Записки императрицы:
Убит Шведский король Густав Третий.
Издатель «Московского журнала», Николай Карамзин, сочинитель «Писем русского путешественника», издал свою книгу «Бедная Лиза», коей зачитываются вся Москва и Петербург.
* * *
Да, много бед наделал, недовольный своей жизнью, народ Франции. Екатерина страшилась, что ее детище, ее любимое «маленькое хозяйство», столь быстро выдвинутое ею на путь благоденствия и славы, останется без всяких гарантий прочного существования. Революционная зараза, проникающая из Франции, заставляла дрожать всех монархов Европы, в том числе и ее. Спасти будущее России могла токмо конституционная монархия, и естьли бы Павел согласился на то, чтобы его власть была не самодержавной, то тогда бы она была спокойна. Однако, известные ей мнения наследника о власти, его вкусы и привычки говорили о том, что он мечтает о самовластии. Можливо ли давать таковую власть человеку с его характером? Ни Боже мой! Но, слава Богу, ее внук, Александр, имеет вполне достойный характер, и он уже взрослый человек. У нее уж заготовлен манифест, коий она обнародует в новом году. Слухи об том вовсю уже гуляют, хотя он готовился секретно. Ничто не можно скрыть при дворе! Поди, найди теперь бессовестных распространителей сих слухов! И результат сей рассекречености на виду: Великий князь Павел стал значительно реже появляться при дворе и все более оказывает пристрастия к своим опруссаченным войскам и всем гатчинским учреждениям. Его не смущает, что русские офицеры смеются над выправкой его солдат, облаченных в темно-зеленое прусское обмундирование, которые явно завидовали светло-зеленым мундирам пехоты, не говоря уже о синих — кавалерийских, красных — артиллерийских и, наконец, белых — флотских, установленных еще Петром Великим.
Императрице вполне понятно почему ее, от природы вспыльчивый и горячий сын, раздражен отстранением от престола: он считает трон принадлежит ему по праву. Так оно и есть. Но нужон ли России таковой неуравновешенный и сумасбродный, как и его отец, государь? И куда ему до нее, лучшей правительницы Европы! Так что пусть себе злится, пусть резко порицает правительственную систему матери, которая, конечно, далеко не совершенна и имеет свои изъяны. Однако: «собака лает, караван идет!» Слава Богу, она не собирается умирать и будет учинять все, дабы не узреть плачевного положения в своей империи. Посему государыня строго обошлась с издателем Николаем Новиковым, коий издавал крамольную литературу, заменив ему именным указом смертную казнь на пятнадцатилетнюю ссылку. Трем же его ближайшим помощникам объявила официальный выговор — «внушение» — и сослала по деревням, что вызвало недоумение князя Прозоровского. Он с большой тщательностью готовил процесс и ожидал, что суровый приговор постигнет не менее десятка масонов, связанных с Новиковым. Получив указ Екатерины, он с видимым недоумением на красивом, породистом лице, обратился к Степану Шешковскому:
— Позвольте мне, по дружбе вашего превосходительства ко мне, приватно сказать: я не понимаю конца сего дела, как ближайшие его сообщники, естьли он преступник, то и те преступники! Но до них дело видно не дошло.
— Вы имеете в виду членов сей шайки, яко те: Гамалей, Поздеев, Чулков, Енгалычев, Херасков, Чеботарев и Ключарев?
— Именно! Разве по допросам известной персоны, они не так важны, как сии семеро, правда, что сии более были движители сей материи?
Шешковкий поднял глаза к потолку, нехотя молвив:
— Сие дело государыни. Ей решать, нам исполнять.
Однако князь не унимался: разговаривая на сей счет с графом Федором Головкиным, своим приятелем, он возмущенно делился своими мыслями:
— Я думал, что из дела Новикова и его товарищей, будет большой публичный процесс, где, стало быть, будет имеет место разоблачение зловредных мартинистов — врагов отечества и престола. Ан, вот что случилось: ссылка помощников, а Новикову всего-навсего пятнадцать лет. Почему государыня решила свернуть дело? Может статься…
Не дослушав, Головкин безапелляционно заявил:
— Я разумею так: к концу следствия, государыня Екатерина Алексеевна поняла, что обвинение в масонстве, за которое по закону у нас не преследуют, пришлось бы предъявить половине людей из ее окружения. Вообразите, чем бы все могло закончиться? Не больше, не меньше — большим скандалом. Поелику, вместо публичного суда, Екатерина Алексеевна указом вынесла бессудное решение относительно Новикова, тем тихо завершив его дело. К тому же, Николай Новиков сидит в Шлиссельбурге не один, с ним пошел добровольно, до крайности преданный ему, доктор Михаил Багрянский.
— Добровольно? На пятнадцать лет?
— Бывают и такие люди. Колико я ведаю, Новиков помог ему поехать учиться в Лейден, и тот тамо получил степень доктора. Тоже масон, между прочим. Я слыхивал, он балуется переводом мистической литературы.
Князь Прозоровский, слушавший с аттенцией, сделав недовольную гримасу, изрек:
— Странно сие… Странные промеж них отношения… Да, теперь куда не кинь, всюду клин. Масоны одолели. Многие из них прикидываются дурачками, шутами гороховыми, мол: какой с дурака спрос?
— И заметь, многие из них в ближайшем окружении императрицы: и Елагин, и Репнин, и Морков и… да, что говорить, сказывают, сам Великий князь Павел промеж оных масонов.
Головкин принебрежительно изрек:
— Они умные дурачки. Настоящих глупцов наша императрица на дух не переносит, понеже трудно с полоумными и глупыми иметь дело, как изражается госудрыня: их всякая мелочь останавливает.
Князь усмехнулся:
— Известно: «заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет».
Граф Федор Гаврилович громко расхохотался.
— Что это ты? — хмуро испросил князь Прозоровский.
Отсмеявшись, граф Головкин поделился:
— Про обер-полицмейстера Петербурга, Екатерина Алексеевна часто сказывала, что он известный дурак — celui-ci ge profitera pas. И подлинно, ну и накуролесил сей дурачина!
На лице Прозоровского появилась презрительная улыбка:
— И князя Александра Куракина дураком обозвала, за то, что вошел в питейный откуп, как государыня изволила заметить: «не умея и своим домом управлять». А Матвей Апраксин! Тот тоже не лучше — как же не счесть его сумасшедшим, если он на старости лет просится записать его в третью гильдию.
— А, слыхивал про покойного графа Андрея Шувалова? — спросил граф Головкин.
— Банкира?
— Да, сей директор банка, камергер и надзиратель шпалерной мануфактуру, как раз незадолго до смерти, отпросился в отпуск на четыре месяца из-за болезней, принуждавших его пить железные опилки! Я был там, когда, улыбаясь, государыня Екатерина хоть и отпустила его, но ясно дала разуметь о «разстройке его головы».
И граф, и князь вместе захохотали:
— Это ж надо! Пить опилки! Железные!
