— Вестимо, матушка-голубушка, граф Нарышкин заплатил курятнику вчетверо и, поблагодарив полицейского за справедливое решение, отправился домой.
— Представляю, как он все оное рассказывал в лицах, — усмехнулась Екатерина. — Стало быть, прав граф: не все так ладно в Петербурге, как я себе думала, — молвила она.
На что Нарышкина порывисто ответствовала:
— Ну, ужели сие тако печально, голубушка моя, Екатерина Алексеевна? Москва не сразу строилась… Все у нас впереди, с таковой — то государыней!
Екатерина укоризненно улыбнулась:
— Не успокаивай меня, Аннушка! Я давно знаю, колико бы я не делала для нашей империи: все капля в море!
* * *
Суворов хотел послать с донесением к императрице своего боевого, огромного росту неутомимого генерал-лейтенанта Григория Семеновича Волконского, командовавшего второй дивизией армии. Но, все-таки отправил своего племянника, сына сестры, генерал-адъютанта князя Андрея Ивановича Горчакова. Молодой князь не жалел лошадей и прибыл в столицу в кратчайший срок с депешей от генерал-аншефа Суворова о победе, изложенной тремя словами: «Ура! Варшава наша!»
Получив пакет с донесением, Екатерина нетерпеливо его распечатала. Прочитав его, она тут же, присев за стол, написала в ответ еще лаконичнее: «Ура, фельдмаршал!». Однако, она не сразу отпустила князя Горчакова.
— Расскажите, князь Андрей Иванович, подробнее, как все происходило. Особливо, хотелось бы узнать и некоторые детали, кои вам известны. Я много знаю о сентябрьских событиях, но как все происходило в битве, после которой Костюшка попал в плен?
— Да, Ваше Величество, его, под фамилией Шиманского, теперь везут окольными путями в Петропавловскую крепость. Сие-то, что мне было велено передать вам изустно. Вместе с ним везут его близких соратников, Немцевича и Фишера.
— Позвольте узнать, генерал, какими же путями везут его? — поинтересовался, присутствующий в кабинете императрицы, генерал-прокурор Александр Самойлов.
— Через… Киев, Чернигов, Шклов, Витебск, Псков и Новгород.
— Ясно. — Самойлов, повернулся к императрице. — Мне бы хотелось, Ваше Величество, дабы сей вояка, Костюшка, написал на бумаге свою подробную биографию.
Екатерина Алексеевна согласно кивнула:
— Мне тоже любопытны обстоятельства его жизни. Не задерживайте, — государыня обратилась к обер-прокурору, — не задерживайте, Александр Николаевич, со следствием. Надеюсь, к весне вы его завершите.
Государыня, обернувшись теперь к курьеру, предложила ему кресло рядом с собой.
— Ну, а теперь поведайте нам о самом главном сражении, князь.
Разволновавшийся было курьер, удостоенный сидеть рядом с императрицей, успокоился и, сосредоточившись, принялся излагать:
— Костюшка, Ваше Величество, тщился не допустить объединения наших войск, чая разбить их по частям. Для оного, он сначала напал на дивизию Акселя фон Ферзена, но ему не удалось, мало того, он был взят в плен.
— Об том ведаю. Каковы на самом деле наши потери?
— Наших убито восемьсот человек и полторы тысячи ранило. У поляков же убито и ранено шесть тысяч человек, две тысячи у нас в плену.
— Много же они потеряли людей! Однако ведь Суворов предупреждал их, предлагал сдаться?
— Но, они, Ваше Величество, предпочли сражаться и дрались храбро, бились насмерть!
Екатерина посмотрела в глаза генералу серьезным, все понимающим взглядом.
— Про храбрость наших не спрашиваю: таких солдат нет в целом мире! Как же была взята Варшава?
— После битвы под Мацейовицами, генерал-аншеф Суворов соединился с дивизиями Ферзена и Дерфельдена…
Императрица нетерпеливо перебила его:
— Сколько же всего солдат стало после присоединения.
— Двадцать две тысячи, Ваше Величество. Объединенное наше войско дало бой двенадцатого октября близ деревни Кобылки, и разбили неприятеля, а через неделю мы подошли к Праге — укрепленному гораздо у предместья Варшавы. Супротив нас стояло тридцать тысяч человек, не считая ополченцев-варшавян. С их стороны летели ядра, пули, картечь.
Екатерина, перебирая бахрому бордовой бархатной накидки, полюбопытствовала:
— Но «чудо-богатырям» генерала Суворова, тем паче, опосля взятия Измаила, полагаю, оное не было страшно?
Молодой адъютант сурово улыбнулся.
— Так точно, государыня! Помимо того, как сказывал наш генерал-аншеф, успешному штурму способствовал и генерал Вавржецкий, коий бездарно руководил своими солдатами бывших по более наших. Словом, Варшава сдалась и приняла все условия капитуляции. Мы вошли в город под барабанный бой и торжественные звуки труб.
Екатерина улыбнулась.
— Что король Станислав-Август? — испросила она. Генерал-адъютант смешался, слегка пожал плечом.
— Король? Он попросил освободить какого-то одного пленного офицера, а наш командующий освободил их не одну сотню. Наш генерал-аншеф весьма великодушно отнесся к побежденным.
Екатерина согласно кивнув, молвила:
— Александр Васильевич известен своей душевной добротой, приверженностью к нашей православной вере, впрочем, как и наш морской герой, адмирал Федор Федорович Ушаков.
Горчаков по-военному почтительно кивнул, воскликнув:
— Сие чистая правда, Ваше Величество! Она всем известна. Посему Бог завсегда с нами!
— Кто же особливо отличился по вашему беспристрастному разумению?
Генерал-адъютант перечислил длинный список своих товарищей, по его разумению, достойных орденов и других знаков отличия, особливо выделив, князя Волконского Григория Семеновича и Павла Сергеевича Потемкина. Императрица произвела их в следующем году в генерал-аншефы, опричь того, Павел Потемкин получил титул графа.
Записки императрицы:
Митрополит Петербургский Гавриил не нахвалится своим воспитанником в своей Александро-Невской семинарии, Сперанским Михаилом, и хочет оставить его преподавателем в семинарии давать курс физики, красноречия и философии. Сказывает, что двадцатилетний Сперанский пишет стихи, романы и философские трактаты. Вот какая молодежь у нас на Руси пошла!
По постановлению французского Конвента закрыт Якобинский клуб. Вышли из тюрем и вернулись в Конвент жирондийские депутаты.
* * *
Граф Платон Зубов, в новомодном, токмо входившем в моду, фраке с двумя золотыми пуговицами, в благодушном настроении, появился в доме Александра Воронцова, когда уже все собрались разъехаться.
— Ну, что друзья мои, — весело возгласил Платон Зубов, играя тростью со слоновым набалдашником, — нет более Польско-Литовского государства! Вся ее территория, стало быть, вошла в состав трех стран, подписавших в Петербурге два дня назад, конвенцию о последнем разделе Польши.
