Если мы примем точку зрения XIX века, согласно которой профессиональная классическая музыка идет всем нам на пользу, то из этого следует, что финансирование музыки является скорее мерой поддержки общественного здоровья, чем вкладом в индустрию развлечений. Финансирование «качественной» работы в таком случае становится неизбежным, потому что это на благо всем – даже если не все мы это увидим. Голоса посчитаны – любители проиграли с разгромным счетом. (Совет по искусству, однако, изменил свои правила после смерти Кейнса.) Между тем, казалось, не было никакой надежды научить людей развивать свой собственный талант – человек либо рождается с ним, либо нет. Хэзлитт, Кейнс и им подобные не отдают должное тем преимуществам, которыми могут обладать любительские музыкальные произведения. По их мнению, мы должны быть счастливыми потребителями, довольными тем, что просто стоим в стороне и восхищаемся славными усилиями назначенных свыше гениев. При этом нам не объясняется, как друзья Кейнса, такие как Вирджиния Вулф или его жена, балерина Лидия Лопокова, отточили собственные навыки.
Элитарность – не единственная причина, по которой «храмы качества» так щедро финансируются. Нельзя забывать о неоспоримой славе – увидеть свое имя в названии музея или симфонического зала. Дэвид Геффен начинал с роли продюсера популярных фолк-рок-коллективов, а теперь его именем называют художественные музеи (и благотворительные организации по борьбе со СПИДом). Я не критикую филантропию, просто отмечаю, что это делается явно не с целью создания процветающей сети фолк-рок-клубов по всей стране. Музеи и симфонические залы поощряют эту тенденцию, предлагая все больше и больше небольших мест, на которых можно высечь свое имя. Я видел имена благотворителей в коридорах, раздевалках и даже в вестибюле, у входа в туалет. Жаль беднягу, который с такой гордостью идет на это. Скоро на каждом стуле и дверной ручке будет написано чье-то имя.
Писатель Ален де Боттон задается вопросом, почему наши дома и офисы часто так нервируют:
Я повстречал множество людей из бизнеса недвижимости [застройщиков] и у всех спрашивал, почему они делали то, что делали… они говорили, чтобы заработать деньги. Тогда я спрашивал: «Разве вам не хочется заняться чем-нибудь другим? Строить здания получше?» Их идея сделать что-то хорошее для общества состояла в том, чтобы дать деньги опере
[105].
Из-за такого разделения финансовых средств и социальных устремлений Дэвид Кох, «невидимая рука» многих ультраконсерваторов и, по слухам, один из основателей Движения чаепития в Соединенных Штатах, превращается в уважаемого мецената, финансирующего театр в Линкольн-центре, а швейцарский банк, помогающий американским вкладчикам уйти от уплаты налогов, щедро поддерживает симфонические залы и балет. Словно есть какие-то моральные весы: если на одной чаше весов лежит награбленное добро, можно уравновесить его чем-то «благородным» на другой чаше.
Титаны индустрии уже давно направили немалую часть своего богатства на приобретение артефактов высокой культуры. После накопления коллекции им требуется место, где ее держать. Генри Клэй Фрик был основателем компаний по производству кокса и стали и железнодорожным финансистом, прежде чем учредил музей-сокровищницу в Верхнем Ист-Сайде и дал ему свое имя. Основная коллекция американского искусства в Мемориальном музее Генри де Янга в Сан-Франциско получена в дар от Джона Рокфеллера III, чье состояние было сколочено дедом, основателем энергетической монополии Standard Oil. В 1903 году Изабелла Стюарт Гарднер использовала унаследованное промышленное состояние, чтобы построить дворец в стиле эпохи Возрождения на болоте за пределами Бостона, где она разместила свою коллекцию. О Джоне Гетти, нефтяном магнате, Кэри пишет следующее:
Он считал, что произведения искусства превосходят людей. Свою художественную коллекцию он рассматривал как внешнюю или суррогатную душу. Духовные ценности, приписываемые произведениям искусства, как бы передавались их владельцу. Таким владельцем может быть как отдельный человек, так и целая нация. Это касается театров и концертных залов, а также картин. Произведения искусства или концертные пространства приобретают роль духовных слитков, подкрепляющих авторитет их обладателя
[106].
Эти промышленники, чье богатство добывалось в том числе и за счет человеческих жертв и чьи моральные принципы были весьма сомнительными (Гетти, например, считал, что женщинам на пособии должно быть отказано в праве стать матерями), занимались своего рода отмыванием репутации. Тот, кто поддерживает «хорошую» музыку, непременно является хорошим человеком. (Я понятия не имею, почему мафиозные доны и наркогангстеры не додумались до этого. Кто бы не захотел побывать в оперном зале имени Бананового Джо?) Отмывание репутации держится на предположении, что люди, которые поддерживают прекрасную музыку, не склонны совершать отвратительные преступления, в отличие от тех неприкаянных, кого часто можно увидеть в дешевых барах или клубах, где играют техно. Участие в давках и слемах на концертах популярной музыки не ведет к такому же духовному подъему, как неподвижное сидение в полной тишине на балете.
А что, если в воображаемой стране гипотетический король предпочтет Моцарту хаус-музыку? Придаст ли это рейвам высокий статус? Потекут ли денежные потоки на финансирование танцплощадок и станем ли мы свидетелями того, как лучшие архитекторы борются за право строить поп-музыкальные клубы из титана и импортного мрамора? Не думаю. А если серьезно, то почему бы и нет? Почему идея равного финансирования популярной музыки кажется нелепой? Конечно, поп-музыка должна стоять на своих собственных ногах – «поп» означает популярный, в конце концов, поэтому по определению ей не нужна помощь. Высокое искусство далеко не так популярно, поэтому нуждается в финансовой поддержке, чтобы оставаться на плаву и продолжать свое присутствие в нашей культуре.
Но есть множество музыкантов-новаторов, изъясняющихся несколько попсовым языком (хотя это определение в последнее время немного размылось), которые имели столько же проблем с выживанием, как симфонические оркестры и балетные труппы. В течение многих лет поп-музыка считалась омерзительно коммерческой – дескать, все решения здесь направлены лишь на то, чтобы соответствовать наименьшему общему знаменателю и срубить побольше денег. Теперь, однако, многие согласятся, что в этом жанре с крайне размытыми границами за всей проделанной работой и инновациями стояла не только жажда наживы. Да, продолжает штамповаться большое количество бездушных поделок, но я бы сказал, что в поп-музыке на сегодняшний день куда больше инноваций, чем в любом другом жанре. Само по себе использование электрогитар, ноутбуков или семплов еще не означает, что намерения композитора или исполнителя менее серьезны, чем все то, что традиционно считается высоким искусством. Многое из этого делается ради удовольствия, без надежды на коммерческий успех. (Да и хиты нередко бывают инновационными.) Почему бы не финансировать площадки, где эти молодые, начинающие и полупрофессиональные музыканты смогут создавать и исполнять свою собственную музыку? Почему бы не инвестировать в будущее музыки вместо того, чтобы строить крепости для сохранения ее прошлого?
