Начнется ли кровавая свалка вокруг красивых модернистских домов в Ведадо, районе Гаваны, выстроенных в 50-е годы? Израиль, Палестина, Южная Дакота, Тибет — везде земля переходила из рук в руки. Быть может, кража земли или собственности обязательно влечет в будущем новую кражу — зеркальное отражение первой? Неизбежно ли восстановление справедливости спустя годы? Существует ли справедливость вообще?
Когда именно в песочных часах справедливости и возмездия иссякает песок? Могут ли жертвы «Штази» требовать какой-либо компенсации? Вправе ли жившие в Германии евреи требовать возврата своих домов в Лейпциге и Берлине (тех, разумеется, что все еще стоят)? Вправе ли потомки русских, покинувших страну после революции, вернуться и потребовать назад замечательные здания в Санкт-Петербурге? А огромное множество китайцев, выброшенных хунвейбинами из семейных владений во время Культурной революции, — вправе ли они теперь вернуться в дома, где жили многие поколения их предков? Вправе ли любой, кто окажется у власти, «отматывать историю назад» до удобного момента и оправдывается ли применяемое при этом насилие целями восстановления справедливости?
Мне кажется, в большинстве случаев — нет. И, возможно, в этом и кроется неопределенный, ускользающий смысл справедливости.
Параллели
Перед вами — кадр из документального фильма «Секретарша Гитлера», который почти целиком состоит из прошедшего недавно долгого интервью с этой женщиной. Замечательный пример того, с какой легкостью мы готовы вводить себя в заблуждение, с какой готовностью обманываемся, с каким удовольствием носим шоры на глазах.
Кадр из фильма Андре Хеллера и Отмара Шмидерера «Секретарша Гитлера»: «Я должна была пожертвовать этим во имя высшей цели». © Dor Film / Heller Werkstatt
Теперь-то, конечно, она понимает все то, чего годами не желала видеть или признавать, — в точности так же, как сегодня множество людей (хотя уже не так много, как раньше) отказываются признать, что администрация президента Буша занималась чем-то неэтичным, неконституционным, а может, и вообще преступным. Выражения вроде «национальная безопасность», «патриотизм», «терроризм», «демократия», «компактное правительство», «свободный рынок» исправно нажимали на нужные клавиши…
Судя по всему, мы способны жить, отрицая очевидные факты, прячась от них. Я не в силах поверить, будто люди способны совершать кошмарные преступления, не оправдывая или, еще лучше, не отрицая их начисто: как выразилась секретарша Гитлера, не разбив яйца, яичницу не сделаешь. Думаю, в администрации Буша кто-то пользовался той же метафорой. Как мне представляется, присущая нам способность отрицать очевидное развилась из механизма самозащиты, из инстинкта самосохранения: здесь задействована та же функция сознания, которая помогает сфокусироваться, отбросить несущественные детали, пренебречь отвлекающей информацией во время охоты или ухаживания. Разветвленность и мощный потенциал механизмов отрицания, вероятно, подтверждают, что эта техника жизненно необходима — и применяется она в самый нужный момент, хотя через какое-то время человек иногда может занять другую позицию и встретиться с правдой лицом к лицу.
Вовсе не будучи недостатком или изъяном, способность к отрицанию была — и до сих пор остается — очень даже востребованным механизмом выживания: в некоем искаженном смысле именно она делает нас людьми. Могут ли отрицать животные? Скажет ли собака: «Кто, я? Нагадила на ковер? Да ты шутишь!» — и, что важнее, сможет ли собака убедить себя, что она на ковер не гадила? Мне кажется, животные вполне способны хитрить и лгать, а вот могут ли они обмануть себя самих… что ж, видно, мы так никогда и не узнаем наверняка. Быть может, это присущее сознанию умение и позволяет нам идти напрямик, не отвлекаясь, и потому достигать успеха — как это и свойственно людям.
Всевозможные демагоги, рекламисты, спецы по маркетингу и религиозные лидеры научились манипулировать этими мощными инстинктами. Это зачастую прискорбно, но, по-видимому, подобный поворот был неизбежен. Использование ими наших способностей печально, поскольку они пользуются ими исключительно в целях собственного выживания. Наши защитные механизмы начинают работать против нас самих. Впрочем, раз уж способности отрицания естественны, тогда вполне естественно и то, что отдельные люди добиваются больших успехов в манипулировании ими, чем другие.
Как бы то ни было, даже самым неотразимым сленговым выражениям, самым популярным рекламным лозунгам, самым мощным «клавишам» психики порой можно противостоять — или по меньшей мере замечать их намеренное (или злонамеренное) использование. По крайней мере, человеку под силу сделать осознанный выбор: желает ли он, чтобы им манипулировали, соглашается на самообман или же нет. Иногда немного самообмана не повредит, это позволит справиться с задачей или создать что-нибудь неожиданное, новое (скажем, мне не нужна жесткая критика, когда я пытаюсь сочинить новую песню). Самообман может подтолкнуть нас высказаться вслух и в таком случае — когда он вселяет надежду — также может считаться благом.
Два самых крупных надувательства на свете — то, что жизнь якобы имеет «смысл», и то, что каждый из нас уникален. Если вдуматься, развитие встроенного механизма сокрытия гнетущих и неотвратимых истин было весьма практичным достижением. Может, мы все-таки уникальны в каком-то смысле: количество доступных комбинаций черт характера, склонностей и пристрастий, элементов внешности и накопленного опыта невообразимо велико. Все мы разные, но это разнообразие существует внутри определенных границ — иначе мы были бы не в силах узнавать в других таких же, как мы сами, людей. То, что делает нас нами, многообразно до «бесконечности», но всегда ограничено общей для всех формой. Почти безграничное количество вариаций на одну, жестко ограниченную тему.
Быть может, та самая вещь, которая дает нам индивидуальность, наделяет каждого из нас уникальным сочетанием личностных качеств и характером, присутствует и в собаках? А может, протягивается и еще дальше по пищевой цепочке, вплоть до насекомых? Букашки-таракашки с личностью, с характером? Почему бы и нет? Зачем останавливаться на собаках? Насекомые могут походить на нас. Я — вернее, то, что я привык называть «я», — в конечном итоге могу и не быть таким уж уникальным. Набор возможных комбинаций индивидуальных черт может тянуться и вниз, и вверх по древу эволюции. Внутри каждого вида может отыскаться не меньше личностных свойств, чем у нас, людей. Наш внутренний полицейский твердит: «Даже не думай об этом» — всякий раз, когда мы мысленно забредаем в подобные «запретные зоны», когда в наши головы приходят идеи, способные свести нас с ума или удержать от нужных поступков. Идеи вроде: а может, я не столь уж уникален? Внутренний полицейский желает нам добра, не дает нам «съехать с катушек» и впасть в ступор. Нашему виду просто необходимы эти маленькие иллюзии.
Другой самообман — будто бы жизнь «имеет смысл» — вовсю эксплуатируется множеством религий по всей планете, это общеизвестный факт. Всеобщее пристрастие к этой успокаивающей идее попросту невозможно отрицать. Я бы сказал, что религии — несмотря на массу предрассудков в их арсенале и на то, что, к несчастью, они сплошь и рядом становятся причиной бесчисленных вспышек насилия и прочих ужасов, — по-видимому, выполняют важную функцию. Если считать, что наша (человеческая) жизнь служит некоему предназначению, имеет некий смысл, жизнь сразу становится легче, и удары судьбы уже не кажутся такими сокрушительными. Людям так проще жить: этого вполне достаточно.
