Восстановление
Хотя Берлин пришлось восстанавливать из руин, в которые Вторая мировая превратила немалую часть города, процесс сдерживали выросшая посередине Стена и оккупация обеих частей: Советы на востоке, янки и британцы — на западе. Широкие участки бывшего городского центра располагались рядом со Стеной и потому остались пустыми — в виде заросших пустырей или незастроенных площадок, которые порой захватывали цыганские таборы или блошиные рынки. Власти по обеим сторонам словно предчувствовали, что Стена рано или поздно падет, а потому не торопились осваивать эти пустоты. С 1989 года, с уходом Стены и большей части постояльцев, здесь вырос целый новый город. В довоенном центре, на Потсдамерплатц, поднялись массивные здания корпораций — «Сони», «Мерседес», «Сименс» и прочие обзавелись тут недвижимостью из стекла и бетона. По соседству пытается приткнуться и новый правительственный комплекс, быстренько перенесенный сюда из крошечного Бонна. Тут же открылся и здоровенный транспортный узел, который построили, сначала отведя реку, а затем вернув в прежнее русло. Ни одно из этих новшеств не стало закономерным итогом многолетнего развития; все это — городское планирование грандиозных масштабов. Колоссальный эксперимент, в котором воплотился животрепещущий вопрос: можно ли создать (жизнеспособный) городской центр на пустом месте?
Я качу взад-вперед по Митте, откуда вчерашние галереи и кафе понемногу вытесняются шикарными магазинами — как в свое время это произошло в нью-йоркском Сохо. И сейчас, спустя уже пару лет после того, как я засел за эту книгу, мне кажется, что Берлин действительно становится одной из культурных столиц Европы, если не основной столицей. Несмотря на области, забитые стеклянными храмами корпораций и прилегающими к ним бетонными пустошами площадей, невозможное все же оказалось возможным: некогда живой, энергичный город, центр европейской культуры, вернулся к полноценной жизни.
Стамбул
«На велосипеде — по Стамбулу? Ты что, спятил?» Наверное… а впрочем, нет. Движение здесь довольно хаотичное, да и холмов хоть отбавляй, но за последние годы улицы оказались настолько забиты, что на своем велике я могу перемещаться по центру (в дневное время, во всяком случае) быстрее, чем на автомобиле. Здесь, как и во многих других городах, я — практически единственный, кто ездит на велосипеде. И вновь мне кажется, что причина тому может крыться в статусе: во множестве стран езда на велосипеде подразумевает бедность. Когда я объехал Лас-Вегас, мне сказали, что на велосипедах здесь можно увидеть лишь тех, кто лишился всего нажитого, скорее всего — в азартной игре. Люди теряют работу, семью, дом и самое, я полагаю, святое для американцев: автомобиль. Единственное остающееся у них средство передвижения — велосипед. Боюсь, когда дешевые машины станут доступнее, в Индии и Китае многие выбросят свои велосипеды, чтобы «зажить как люди», сев за руль элегантного современного автомобиля.
Я проезжаю мимо кофеен, набитых людьми, которые энергично играют в нарды или расслабленно курят кальян. В обувной лавке я покупаю дешевую подделку под модные модели известных фирм. В этом городе достаточно просто ориентироваться — по минаретам мечетей. Мне нравится Стамбул. Нравится то, как он расположен: повинуясь реке, город раскинулся на трех отдельных участках, один из которых находится уже в Азии. Мне нравится и заразительный стиль его жизненного уклада — раскованный, средиземноморский, отдающий космополитизмом, но приправленный древней историей Средней Азии.
Я стараюсь придерживаться дорог, бегущих вдоль Босфора и Мраморного морей, чтобы не выехать случайно во внутренние холмистые области. Иногда на пути встречаются старые деревянные дома, по которым вполне можно судить, на что был похож город раньше — до того как почти все здания рассыпались или сгорели.
Уродливые новостройки как религиозные символы
Раскатывая по городу, я замечаю, что старые здания — деревянные дома, дворцы в европейском стиле XIX века, а также строения оттоманской эпохи — приходят в упадок. Повсюду вырастают невзрачные многоквартирные дома из бетона. Я поражен тому, с какой легкостью с лица земли стираются здания и даже целые районы, обладавшие столь очевидным характером. О чем здесь только думают? В этих рассуждениях я сам себе напоминаю принца Чарлза, но все-таки — неужели никто не замечает происходящего?
По всему миру каждое напоминающее бункер сооружение, каждый бездушный спальный микрорайон, каждое мертвенно-скучное офисное здание, каждый растрескавшийся бетонный монстр в странах Третьего мира прикрываются оправданием в лице «интернационального стиля», выражаясь языком Музея современного искусства. Захлестнувшая наши города волна архитектурного убожества получает печать одобрения, поскольку подражает (пускай из рук вон плохо) престижному стилю. Отчего же этот стиль оказался настолько привлекателен? Почему по всей планете прекрасные города превращаются в гигантские лабиринты серых костяшек домино с прорезанными в них рядами одинаковых окон?
Допустим, размышляю я, эти строения что-то выражают. Нечто большее, чем строку «Итого: ________» в бюджете застройщика. Допустим, их проще и дешевле возводить, но, кроме того, они, возможно, воплощают собой какие-то коллективные надежды и чаяния. Быть может, для многих они служат символом нового старта, отрыва от всего, что было построено раньше, от тех старых домов, что окружали городских жителей прошлых десятилетий. И, особенно в старых городах, новые здания свидетельствуют о конце истории. Они заявляют: «Мы не похожи на своих предков! Мы не позволим править королям, царям, императорам, шахам и всем прочим кретинам из далекого прошлого. Мы, современные люди, не такие. Мы больше не крестьяне. Мы не провинциалы, не деревенские дурачки. Мы не хотим видеть повсюду напоминания о прошлом! Пусть оно великое и славное, пусть в нем память поколений. Вес истории давит на наши плечи. Старые здания для нас — как стены тюрьмы. Мы начнем с чистого листа, мы построим такое, чего еще не видел человек (бог свидетель, китайцы взялись за дело всерьез). А если в процессе что-то окажется разрушено, так тому и быть». По крайней мере, такова в моем понимании логика эмоций, которые ощущают люди, живущие здесь — да и вообще повсюду.
Эти новые здания могут не казаться красивыми. Они даже не настолько утопичны, как на это надеялись некоторые архитекторы и теоретики модернизма. Зато они дешевы, функциональны и не напоминают людям о прежних временах. Стены прямые, не скособочены и не шатаются, все углы (слава богу и современным инженерам!) прямые, ровно в 90 градусов, да и водопровод работает — пока что. Хорошо это или плохо, но стандартная архитектура современности отражает наше самосознание. Вслед за нами она говорит: «Будущее будет нашим!» Новые поколения сбросят с себя груз тысячелетий и символически заявят о своей полной свободе. Пусть эта свобода — лишь иллюзия, пусть ее символы уродливы, но это свобода. И в ней — корни религиозных, идеологических и эмоциональных аспектов этих уродливых сооружений.
Эти здания воплотили собой триумф культа капитализма пополам с материализмом марксистского толка. Как ни странно, противостоящие системы пришли более-менее к тому же эстетическому результату. Расходящиеся прямые в итоге где-то сходятся. Боги рассудка одержали верх над красотой, причудливостью, животными инстинктами и врожденным чувством прекрасного — если верить, конечно, что в людях заложено такое чувство. Мы привычно ассоциируем все эти «изыски» либо с культурой сельчан (нигде не учившиеся, они, бедолаги, громоздили из глины кривые стены, которые расписывали аляповатым цветочным орнаментом), либо с правящими классами прошлого (жалкими королями, жившими в вычурных дворцах), которых сегодня, в современном мире, мы считаем равными себе — хотя бы на умозрительном уровне теоретических построений.
