Буэнос-Айрес
Этот город называют «южным Парижем» — из-за его широких авеню, кафе и ночной жизни. Авенида 9 де Хулио остается самой широкой улицей мира, так что подвиньтесь, месье Осман
[15]! Если бы точно в середине бульвара не торчал обелиск, «Боинг-747» вполне мог бы приземлиться прямо в центре города.
Буэнос-Айрес расположен достаточно далеко на юге, чтобы оказаться в зоне умеренного климата, и это отличает город (как и чилийский Сантьяго, по другую сторону Анд) от соседей в тропиках. Разница очевидна и в менталитете: аргентинцы считают себя находящимися ближе к Европе и, следовательно, более утонченными, чем соседи-бразильцы. Естественно, хм-хм, что музыканты и прочие творческие типажи стараются не щеголять подобным снобизмом, но в целом это ощущается — в архитектуре, в кухне, в одежде.
Хотя и южная часть Бразилии, и Аргентина заселялись сменявшими друг друга волнами итальянских и германских эмигрантов, не считая всех прочих, аргентинцы, похоже, отрицают влияние африканских элементов на формирование их культуры, тогда как в северных областях той же Бразилии эти элементы по-прежнему крепки и очевидны, так что бразильцы порой гордятся своей африканской кровью и культурой. В Аргентине африканцы растворились практически без следа, но их влияние осталось неизменным, пусть даже скрытое и отрицаемое.
Выстроенный в пойме реки Ла Плата город относительно плосок, здешний умеренный климат и более-менее упорядоченная сетка улиц делают его идеальным местом для велосипедных прогулок. Но, несмотря на это, мне хватит пальцев на одной руке, чтобы пересчитать виденных мною местных жителей на велосипедах. Почему так? Хотел бы я знать, отчего люди не крутят педали в этих краях? Не спрятана ли здесь какая-то мрачная тайна, которая в свое время, нежданно-негаданно, откроется мне? А может, я просто наивный дурачок и не там ищу разгадку? Может, секрет прост: городское движение здесь настолько хаотично, воровство настолько распространено, бензин настолько дешев, а автомобиль — настолько яркий символ статуса, что велосипеды стали изгоями? Неужели езда на двух колесах здесь настолько презираема, что даже курьеры и почтальоны нашли себе другие способы передвижения?
Angelo Cavalli/Stone/Getty Images
Не думаю, что эти догадки точны. Скорее всего, сама мысль о езде на велосипеде попросту чужда этим людям. Двухколесный образ не попадал в общую культурную смесь или не смог в ней удержаться. Я готов согласиться с Джаредом Даймондом, который заявляет в своей книге «Коллапс», что между людьми со временем возникает культурное сходство — это касается кулинарных предпочтений, средств передвижения, одежды и повседневных привычек. Обретенное сходство так укореняется в обществе, что, по мнению Даймонда, люди будут оберегать его во что бы то ни стало, даже если потребуется принести в жертву себя самих или всю цивилизацию. В подтверждение этих слов Даймонд приводит множество исторических фактов. Скажем, в XI веке в Гренландии жила небольшая колония норвежцев, которые не собирались отказываться от разведения привычного им скота, каким бы непрактичным это ни казалось в суровых гренландских условиях. Кухня и обычаи местных жителей, эскимосов, так и не были ни переняты, ни приспособлены ими: диета и образ жизни коренных жителей Гренландии просто не являлись культурно приемлемыми для норвежцев, которые в итоге погибли все до единого. Но их попытка провалилась отнюдь не сразу: поселение существовало более 400 лет, достаточно долго, чтобы норвежцы могли убедить себя самих, будто все идет как надо. Само собой, в эпоху тотальной нефтяной зависимости и глобального потепления исторические уроки Даймонда обретают страшноватый резонанс. Значит, даже если мы предпочитаем думать, что люди не могут быть настолько глупы и недальновидны, чтобы истребить себя самих — имея под рукой все средства к спасению, — они не только способны на это, но именно этим и заняты.
Я не пытаюсь доказать, будто можно решить проблему выживания человечества, просто пересадив людей на велосипеды (хотя в будущем это может стать одним из пунктов стратегии выживания), просто здесь, в Буэнос-Айресе, это средство передвижения выглядит настолько органичным, что я могу предложить лишь одно объяснение отсутствию велосипедистов: культурное неприятие. Мой велосипед показался здешним жителям такой диковинкой, что о моем появлении в различных частях города сообщали газеты.
Как правило, я оказываюсь в Буэнос-Айресе, только когда даю там концерты, хотя стараюсь выкроить время и побродить по городу. С годами я свел шапочное знакомство с местной музыкой и музыкантами. В их числе — мои любимые исполнители, да и сам город тоже входит в мой личный «хит-парад».
Разговор задом наперед
Утром я решаю прокатиться до Тьерра-Санта (Святая Земля) в надежде сделать несколько удачных снимков. Это такой тематический парк у реки, расположенный чуть дальше местного аэропорта и рекламирующий «День в Иерусалиме, не покидая Буэнос-Айреса». Как раз сегодня он, оказывается, закрыт, но из-за ворот я могу разглядеть «Голгофу» с тремя крестами, торчащими на вершине специально насыпанного песчаного холма «под пустыню». Я так и не сделал тех ироничных кадров, на которые рассчитывал, но поездка была интересной: покинув гостиницу, я проехал сквозь череду обширных парков, заполненных профессиональными выгульщиками собак (у каждого не менее пяти подопечных), а затем прокатился по аллее, ведущей вдоль реки, которая здесь настолько широка, что дальнего берега не видно: можно подумать, это на редкость спокойный океан или гигантское озеро.
Над оградой набережной нависают рыболовы. На одинаковом расстоянии друг от друга стоят ларьки, где жарится мясо для водителей-дальнобойщиков и всех, кто захочет наскоро перекусить. Пакеты с углем, сложенные у ларьков, обеспечивают жарку кровяных колбасок, стейков, гамбургеров и прочих полуфабрикатов из прославленного аргентинского мяса — в начале дня все они готовятся, шипя и потрескивая в предвкушении проголодавшихся толп. Многие ларьки предлагают чорипаны — союз чорицо (сосиска) и пан (хлеб). Есть и другое популярное блюдо под названием вачьопан: дословный перевод — «пустой бутерброд», но и он тоже отрезан от коровы. Вегетарианцам здесь делать нечего.
Здешний сленг, называемый лунфардо, отличается многослойностью и неистощимой выдумкой. Существует даже отдельный жанр сленга, весре, в котором меняются слоги: скажем, весре — это ревес («наоборот»), где два слога переставлены местами. Танго превращается в готан, кафе кон лече — в фека кон челе. Порой понять, что говорится, становится еще сложнее: привычные слова то и дело замещаются эвфемизмами, произнесенными задом наперед (сленговое название для марихуаны или прозвище чьей-то жены), и это накладывает еще один уровень неясности на сленг, который и без того приближается к отдельному языку.
