Бобо
Моя очаровательная гостиница в районе Палермо названа в честь «Бобо в раю» — юмористической повести американца Дэвида Брукса, посвященной богемной культуре, ее отстраненности от общества и коммерциализации. Забавно, но и сама гостиница, и окружающие ее кварталы — отличный пример этого самого процесса. Кроме того, во множестве языков это слово попросту значит «дурак». Представьте, что нью-йоркский «Трайбека гранд-отель» носит имя, высмеивающее рафинированных «людей искусства», живущих и работающих вокруг. Эта гостиница стоит на Гватемала-стрит, между улицами Хорхе Луиса Борхеса и Темзы: одно это расположение многое говорит о культурной формуле города, с его смешением латиноамериканских и европейских сюжетов. Хороший довод в пользу того, что названия улиц и городов не только напоминают нам о важных исторических датах и любимых — кем-то — политиках (Ла Гуардиа Плейс и Франклин Д. Рузвельт-драйв в Нью-Йорке, улица 9 июля и Авенида де Майо здесь), но также отражают сознательные мифопостроения и культурные устремления людей: желание установить связи, не потерять исторический контекст, обрести статус. Сотни маленьких городков в США носят гордые названия вроде Париж или Мадрид, не говоря уже о бульваре Венеция, целой россыпи местечек с греческими именами на севере штата Нью-Йорк, а также обо всех этих приставках «новый»: Нью-Лондон, Нью-Джерси, Новый Орлеан… В этих названиях четко угадывается то, как живущие там люди видят себя (а точнее, как видели себя их прадеды). С одного взгляда становится ясно, как в том или ином городе воспринимают прошлое, что местные жители хотят увековечить, сделать своим настоящим, а о чем предпочитают забыть.
Перкуссионист Мауро, с которым мы выступаем вместе, разочарованно посетовал, что Сантьяго, где мы не так давно побывали, показался ему слишком уж «американским» городом (то бишь «североамериканским»). Я могу понять его: там очень мило, очень чисто, там огромное количество офисных зданий с зеркальными стеклами, но крайне мало пестроты характера, шарма, приземленности, свойственных той же Бразилии, откуда Мауро родом. Мауро заметил, что Чили остается одной из немногих стран, где не было узаконено рабство. Речь, по-видимому, идет о том, что именно африканцы дали культуре Южной Америки ее своеобразие и очарование. Бразильцу это простительно. В любом случае немалая часть музыки континента — и в прошлом, и сейчас, разумеется, — не что иное, как гибрид европейских, местных и африканских стилей. Некоторые доказывают, что даже танго имеет в своей родословной какие-то африканские корни. Хотя угадать в музыке отдаленные истоки и влияния не так уж и сложно (для меня, во всяком случае), культурные мотивы тянутся глубже, сплетаются неуловимыми прядями: в грамматике и синтаксисе, в национальных чертах юмора, в отношении к сексу и другим телесным функциям. Здесь отличить одно влияние от другого уже становится проблематично. Прошлое — часть тканевой основы, но мы часто видим лишь узоры на поверхности культурного ковра.
Прошлым вечером к нашей небольшой группе за ужином подсел Игнасио Варшавски из местного оркестра El Arranque, исполняющего танго. Он заметил, что в последнее время множество групп пытаются комбинировать танго с электронными мотивами, но, с его точки зрения, еще никому не удалось добиться органичного результата, — и при этом Игнасио отнюдь не считает поставленную задачу недостойной воплощения. В отличие от многих местных тангуэрос, которые не жалуют новых течений и сразу занимают оборону, сам Игнасио и другие участники Еl Arranque открыты для сотрудничества и оригинальных подходов: это касается как истории самого танго, так и чужеродных стилей. Совсем недавно участники оркестра наткнулись на написанные от руки партитуры оркестровых аранжировок старого танго — и некоторые из них, по словам Игнасио, на удивление радикальны, хоть и написаны еще в 40-е годы. С тех пор оркестровка стала глаже, консервативнее, так что подобные старые, более резкие и смелые подходы часто заметают «под ковер истории», чтобы моментально о них забыть. Оркестр Игнасио как раз записывает компакт-диск, где старые мастера танго, которые еще живы, сыграют вместе с молодыми исполнителями. Он уверяет, что это необычная запись: танго не назовешь сценой, открытой для новаторства, и подобное сотрудничество — скорее исключение из правила.
Позже в тот же день я сталкиваюсь с Нито, участником местной группы Los Autenticos Decadantes. Это большой бэнд, возникший еще в 80-е годы, вместе с Los Fabulosos Cadillacs (как можно вообразить, «кадиллаки» в названии группы звучат одинаково иронично и искренне, здесь можно одновременно любить североамериканскую поп-культуру и дистанцироваться от нее). Обе команды изначально вдохновлялись британскими группами, игравшими в стиле ту-тон, равно как и всей ска-сценой (Madness, The Specials, Selector): точно так же, как No Doubt и множество других коллективов по всему миру. У этих недолго игравших британских групп куда больше «незаконнорожденных детей», чем зачастую считается. Обе аргентинские команды быстро развивались, потихоньку поддаваясь местным влияниям. Los Decadantes влюбились в стили, популярные в глубинке: танцевальную музыку «для рабочих» и мургу, особую разновидность карнавальной музыки. К этим мотивам они смело подмешивают злободневные тексты, тогда как Los Fabulosos Cadillacs переняли немало приемов и ритмов от афро-уругвайской музыки и танго.
Мы с Нито впервые пересеклись годы тому назад в Нью-Йорке, где Los Decadantes выступали в каком-то диско-клубе, и я одалживал им аккордеон. В те времена в Буэнос-Айресе то, чем занималась группа, считали чем-то вроде театрализованного комедийного шоу: несколько буйных сорвиголов, которыми они на тот момент примерно и были. В музыкальном плане их не принимали всерьез, хотя очень быстро парни научились играть, не врать мелодию и писать на редкость заразительные песенки во множестве традиционных и популярных жанров. «Традиционных» — это если вы, так же как и я сам, включаете диско в число «корневых стилей»: в конце концов, диско-поп звучал в барах наравне с ранчерас и кумбией. Вскоре Los Decadantes записали первые хиты, а со временем набрали немалую популярность.
Второй раз я наткнулся на Нито после концерта, который мы давали в Мехико, и он потряс мексиканцев глубиной своего знания нарко корридос — исполняемых на севере страны баллад, воспевающих подвиги именитых наркоторговцев и курьеров. Самая ближайшая параллель — современный рэп и, например, песня «Kilo», записанная Ghostface Killah, но в Мексике эти песни исполняются под аккордеон и гитары. Нито знает все тексты без исключения. И вот теперь, уже в Буэнос-Айресе, он выдал мне стопку компакт-дисков с музыкой кумбия, записанной аргентинскими и парагвайскими музыкантами. Я и не подозревал, что в этих странах есть такие группы (считается, что ритмы кумбии, органичные для Колумбии или Мексики, не проникли настолько далеко на юг). Одна из местных групп исполняет даже бачата — ту музыку, которую, по моему разумению, не играют нигде, кроме острова Санто-Доминго в Карибском море. По словам Нито, Парагвай — настоящая Ямайка Южной Америки, хотя я не совсем уловил, что конкретно он имел в виду. Но точно не травку. Думаю, Нито считает, что парагвайцы развивают собственный уникальный стиль, постоянно обновляемый за счет жадного интереса ко всему, что им удается услышать, откуда бы оно ни явилось. Их собственная поп-музыка впитывает и поглощает множество чужеродных стилей, но всякий раз парагвайские музыканты умудряются сделать чужую музыку своей, подать ее на собственный лад. Музыку, которую играют эти парагвайские группы, нельзя считать изысканной в общепринятом смысле: это незамысловатые мелодии, сыгранные для «двух D» — под танцы и под выпивку
[16], — но, как часто бывает с музыкой, иностранцы (музыканты из Буэнос-Айреса) шлифуют этот «низкий стиль» и представляют его новой публике — точно так же, как британцы переработали американский блюз и детройтское техно, чтобы потом продать их назад в США.
