Один пес писает на морду другому Никакой реакции. Ничего себе! В этой стае иерархия, должно быть, очень хорошо поддерживается, чтобы тот, кого обоссали, вообще никак не отреагировал на оскорбление.
По дороге к центру Манхэттена с окраины острова, где я живу, я проезжаю порой мимо небольшой собачьей площадки на пересечении Двадцать третьей улицы и Одиннадцатой авеню, расположенной рядом с велосипедной дорожкой. Это треугольник, заполненный буграми и кочками, делом человеческих рук. Собаки, которых сюда приводят хозяева, обычно находят себе один такой холмик, на котором и стоят: по псу на каждую неровность, каждый — царь своей горы. Все счастливы. Умно придумано!
Подозреваю, если бы на площадке имелась лишь одна возвышенность, там шла бы постоянная борьба, вечные драки за превосходство над остальными. Но, поскольку доступных вариантов немало, каждая собака вправе почувствовать себя выше прочих, пусть и ненадолго.
Наблюдая за поведением собак, быстро приходишь к выводу, что и мы сами не очень-то «продвинулись» от той нехитрой борьбы за территорию, за достойное место в иерархии, которая разыгрывается на наших глазах. У собак так заведено: их агрессивная поза часто остается позой, Черныш ведь не сильно пострадал, обошлось без кровопролития. Настоящая жестокость — крайняя мера. Мы же постоянно стремимся дойти до крайности, хотя в масштабах нации или планеты или когда агрессивная поза подразумевает обладание новой пушкой, танковой бригадой, кластерными бомбами, слишком уж просто становится выпустить несколько очередей и поразить цель, зная при этом, что (немедленного) возмездия не будет. Чем подбирать «нижестоящим» их место в общей иерархии, куда как проще стереть их с лица земли.
Я еду назад в гостиницу, где мне запрещают заводить велосипед в лобби и предлагают вместо этого доехать до подземной парковки, откуда я смогу подняться в свой номер на лифте, вместе с велосипедом.
Что творится в вашей стране?
На следующий день я даю интервью местной радиостанции. Студия забита людьми, занятыми таинственной деятельностью, каждый из которых производит при этом определенный шум, не похожий на прочие звуки. Это, как мне в итоге становится ясно, делается намеренно. Мужчина рядом со мной приподнимает что-то металлическое на куске проволоки и бьет по этому предмету: «Дзы-ы-ыннь!» Женщина шумно возится на полу, играя с маленьким ребенком. Еще один человек время от времени ударяет по струнам расстроенной гитары. Шуршат газеты. Они словно создают «подкладку» разговора, искусственное пространство, воображаемое «место», в котором проходит интервью. Интересно, думаю я, умеют ли они создавать другую обстановку, другие помещения: офисы, пляжи (в выходной день), фабрики, леса, фермы?
На столе лежат крошечные книжки, не более дюйма высотой. Их напечатали в Перу, это сборники цитат, пословиц и мудрых изречений. И каждая — «на один укус», причем почти буквально: она поместилась бы и во рту.
Двухтысячные в разгаре, и журналисты все чаще задают мне вопрос: «Что происходит в Нью-Йорке?» Подразумевается: как там политическая атмосфера, после 11 сентября? Обычно я отвечаю, что Нью-Йорк более-менее вернулся в прежнее русло, спустя год или два после терактов. Он снова стал городом космополитов, центром смешения культур, где уже никто не обращает внимания на водителя такси с тюрбаном на голове. Но внутри Америки, где информацию черпают лишь из газеты «Ю-Эс-Эй тудэй» да телеканала «Фокс ньюс», что тут скажешь, там люди все еще дрожат от страха при мысли, что Саддам или Усама бин Ладен вот-вот явятся и отберут у них последний внедорожник. Нехватка источников информации, которые не являлись бы явной пропагандой, и неослабевающие попытки администрации Буша держать всех в страхе породили нацию, которая хочет лишь одного: запереть все двери, спрятаться под одеяло, и пусть кто-то другой — имперские войска — сделает так, чтобы все воображаемые угрозы, какие только есть на свете, растворились в воздухе. Им хочется, чтобы кто-то другой любой ценой защитил бы их от этого страшного, удивительного, таинственного и невидимого врага, который, по их мнению, намерен отобрать у них нынешнюю комфортную жизнь.
Здесь, как и в Европе, множество журналистов хотят с моей помощью понять, почему в Соединенных Штатах большинство населения продолжает поддерживать Буша и всю прочую лавочку. Их постоянно озадачивает то, что Буша могли переизбрать на второй срок. Меня это тоже поражает. Если Буш и его политика будут и дальше пользоваться поддержкой, местные журналисты и обыватели наверняка потеряют последние крохи уважения к американскому народу, на который прежде старались ориентироваться. Их привлекали мужество, сила воображения, стремление к свободе, деловая хватка, трудолюбие и блестящая поп-культура. Они уважают и демократические ценности Соединенных Штатов, но здесь вопрос еще более сложный, поскольку все эти южные страны по опыту знают: именно Штаты помогли прийти к власти, а затем и поддерживали диктаторов, которые правили здесь десятилетиями. Так что рассуждения американских политиков о продвижении демократических ценностей и свобод отдаются здесь пустым звоном: в этих общих фразах сразу видится плохо прикрытое стремление распространить на весь мир влияние самих Соединенных Штатов, их власти и их бизнеса.
В этих интервью я называю себя «осторожным оптимистом». Во время последнего тура по США я видел множество обычных людей, многие из которых действительно проголосовали за Буша вторично, но сейчас уже считают, что он не справился с ситуацией, даже если продолжают верить в то, что, например, вторжение в Ирак было правильным и оправданным. Полагаю, пройдет еще немало лет, прежде чем мы поймем, что на самом деле натворили Буш и его клика. Мне грустно от этих мыслей, потому что, как и многие помимо меня самого, я пребывал в уверенности, что те возможности, та система баланса и контроля, которую на первый взгляд воплощали Соединенные Штаты, были совершенно новым политическим фактором на планете. Они могли влиять и действительно влияли, меняя ситуацию к лучшему вдохновляя другие страны по всей планете. Этот миф о благотворном, благожелательном влиянии, о примере, который вдохновил бы другие нации и народы, не грешил против истины — до какого-то предела, во всяком случае. Лучшее, что привнесли Соединенные Штаты — рок-н-ролл, ритм-н-блюз, Мартин Лютер Кинг и так далее, — вдохновляли людей в условиях совершенно других культур. Но в последнее время, прочитав отчеты о недавних событиях, я проникся скептицизмом. Я с удивлением узнал о всяких неприятных историях, в которые ввязывались Соединенные Штаты: поддерживали диктаторов, сбрасывали избранные демократическим путем правительства. Тем не менее во мне еще теплилась надежда, что глубоко внутри невидимая, неосязаемая рука морали — не без причуд, но практичный и добросердечный американский народ — прислушается к голосу разума и выправит курс, чтобы и дальше служить примером для других стран. Теперь же, в середине 2000-х, я и, похоже, весь остальной мир всерьез начали в этом сомневаться. С избранием Барака Обамы к нам отчасти вернулись надежда, оптимизм и самоуважение, хотя бедняге досталась страна с выбитыми из-под нее опорами экономики, да еще и погрязшая в дорогостоящей оккупации Ирака и Афганистана, которой не видно конца.
