В Центральном парке Нью-Йорка живут еноты, а в Бронксе, говорят, завелись даже бобры. Но нигде в Америке дикие животные не подстерегают городских жителей с таким упорством, как здесь. В Брисбене недавняя «сырость» (так тут называют сезон дождей) привела к небывалому изобилию медуз и ехидн (небольшое однопроходное млекопитающее, родственник утконоса, но украшенное иглами, подобно ежу). Со здешними медузами шутки плохи. Особо смертоносный вид медуз — так называемые «коробочки» — представляют собой маленькие кубики студня. Как пишет местный источник, «нет практически ни единого шанса на спасение после встречи с ядовитым стрекалом, если только врачи не займутся вами немедленно. Боль настолько сильна и неодолима, что вы, скорее всего, впадете в состояние шока и утонете, прежде чем доберетесь до берега».
В окрестностях того же Брисбена местные собаки, по сообщениям прессы, пристрастились лизать ага — жаб, чья кожа, вообще говоря, ядовита, но от небольших доз этого яда псы, похоже, балдеют. Некоторые несчастные слишком увлекаются и корчатся из-за этого в жестоких конвульсиях, но большинство собак научились регулировать потребление яда — и, когда наркотик перестает оказывать воздействие, возвращаются за новой дозой.
David Gray/Reuters
Жабы ага были завезены в Австралию в 1935 году в надежде, что они сожрут местных паразитов-вредителей, тростниковых жуков. Но увы, несмотря на всеядность, эти жабы, поедающие все, что движется и не движется, не особо заинтересовались жуками. Однако расплодились они вовсю, и их ядовитая кожа убивает теперь и местных хищников, и домашних питомцев. Теперь не оправдавший надежд «убийца вредителей» и сам стал вредителем. К тому же они убивают и людей, поскольку, как и лижущие жаб собаки, человек способен тем же способом погрузиться в мир галлюцинаций примерно на час, но некоторых, в отличие от умниц-собак, губит жадность.
Подобной же ошибкой была и знаменитая высадка (в охотничьих целях) в Австралии двадцати четырех кроликов в 1859 году. Здесь появление грызунов стало настоящей экологической катастрофой, поскольку кролики сметали на своем пути всю растительность и впридачу размножались… как кролики. В Австралии не нашлось хищников, которые контролировали бы их численность, и в результате в пустыне возник забор, протянувшийся от одного края континента до другого. Тем самым люди надеялись ограничить распространение грызунов. В 1950 году кроликов заразили вирусом, который должен был скосить всю популяцию — чем он и занимался, пока грызуны не выработали устойчивость к его действию.
Но не каждая местная форма жизни ведет себя столь враждебно. Некоторые из кожи вон выпрыгивают, лишь бы люди чувствовали себя «как дома». Птица-лирохвост подражает крикам других птиц, равно как и всем прочим звукам, которые слышит. В телесериале «Жизнь птиц» производства Би-би-си я видел кадры, в которых лирохвост дает великолепное представление, сначала расчищая в буше место для своей маленькой сцены, а затем показывая все, на что способен, в пятиминутной певческой феерии. Песня лирохвоста чаще всего представляет собой попурри из голосов других птиц, но певец из сериала неожиданно закончил свой номер звуками затвора фотоаппарата, автомобильной сигнализации, шагов лесоруба и, наконец, свистом врезающейся в ствол дерева бензопилы. Эти последние фрагменты звучали абсолютно чисто, сходство было полным, словно это звучало не птичье горло, а качественная студийная запись!
Миролюбивое царство
В эпоху плейстоцена Австралию населяла «мегафауна». Эти животные-гиганты — подобный большому носорогу дипротодон, гигантский кенгуру ростом в три метра, огромный сумчатый вомбат, мегалания (ящерица-варан шести метров в длину), трехметровый сухопутный крокодил куинкана, семиметровый питон вонамби, нелетающие птицы гениорнисы (гигантские эму) и дроморнисы (которые могли соперничать размерами с моа) — загадочным образом исчезли примерно пятнадцать тысяч лет тому назад. Люди в то время, по всей видимости, не превышали скромных сегодняшних размеров.
De Agostini Picture Library/Getty Images
Предания аборигенов, записанные во всех уголках Австралии, ясно доказывают, что эти животные были частью окружающего мира древних жителей континента, их до сих пор вспоминают со страхом и благоговением: эти впечатления тысячелетиями передавались с помощью уникальной устной традиции.
Некоторые сказания аборигенов уходят корнями в прошлое на… пятнадцать тысяч лет! Неразрывность, которая заставляет бледнеть письменность: по сравнению с подобной историей наши собственные литературные памятники, похоже, не стоят и папируса, на котором записаны. Мы считаем нашу историю более прочной, более реальной — потому только, что она запечатлена письменами. Но старейшие письменные источники и близко не подходят к подобному отрезку времени. И разве обязательно записанные на бумаге слова должны казаться правдивее, реальнее устных преданий?
Аделаида — небольшой город на южной кромке континента, это последнее поселение приличных размеров на пути в грандиозные пустыни на западе. Здесь расположен Нулларбор (буквально «ноль деревьев»), мое любимое название пустынной местности. Я качу на велосипеде по главной улице Аделаиды, мимо старых колониальных зданий с зелеными лужайками. В крошечном городском парке сидит кучка аборигенов. В нескольких метрах по улице с ревом проносятся автомобили, щелкают каблуками пешеходы. Небольшая группа туземных жителей похожа на стайку живых призраков, они напоминают о седой старине этой страны — места, занятого ныне европейцами. Эти люди — если и не хранители этой земли, то, по крайней мере, ее дети. Она породила их, сделала теми, кто они есть. Они воплощают ее, но они не правят ею (должен признаться, это мое собственное, окрашенное в романтические тона толкование).
Они решили собраться именно здесь, на маленьком участке газона прямо посреди города, на виду у прохожих и проезжих, но аборигенов по большей части не замечают, они остаются невидимыми, — и это говорит о многом. Это знак, напоминание, живой плакат, указывающий на то, что все постройки вокруг, вся наша суета, да и сами мы, проходящие или проезжающие мимо, — лишь тонкий наносной слой. Присутствие древних людей говорит о существовании неспешной, глубокой истории, еле заметных биологических изменений, которые этот «новый» мир европейских колонизаторов старается заглушить, закрыть потоком бесчисленных новшеств и неистовством коммерции, лишь бы стереть все упоминания об этой истории из памяти людей. Аборигены — будто фига в сторону нависающих офисных зданий и приглаженных лужаек.
Я еду дальше на запад, к океану, по велосипедной дорожке, ведущей вдоль разделяющей Аделаиду надвое реки Торренс. Дорожка вьется в эвкалиптовых рощах (камедные деревья, как их здесь называют), облюбованных сороками и пеликанами.
