Наконец, в какой высокой степени охватывающая весь мир, объединенная океаном совокупность рассеянных владений, как Британская империя, в меньшей степени предшествовавшие ей заморские образования с опорными пунктами или крупные опорные части империи, нарушая, проникали в чужеземные панобразования, пока они сами не стали таковыми (пан-Британия, Великая Британия) или таковыми сумели себя сотворить (австралийское Сообщество), об этом свидетельствует любая добротная карта империи, любая из многих, здесь не названных работ, которые рассматривают такое строительство, вероятно, лучше всего – статья в «Economist» «The evolution of the colonial empire» («Эволюция колониальной империи»). Ведь эта статья справедливо напоминает об остатке территории колониальной империи, которая после эволюции крупных доминионов в Британское Содружество наций все еще сохраняется (после принятия новой конституции Цейлона), которая, раскинувшись по всей планете, считает все же своими основными жемчужинами тропический регион сообразно дополнительным потребностям метрополии.
Однако primum mobile является «the human factor». Но в этом же месте обнаруживается и нарушающее пересечение с объединяющими местными или обусловленными морем локальными пан-устремлениями, а именно почти со всеми, где сосредоточивается большое затруднение для британского имперского союза. Пан-Азия, пан-Африка, пан-Америка, пан-Европа, все крупные организации частей Света (только не пан-Австралия, которая на 96 % британская, но очень малозаселенная); пантихоокеанское движение (в которое искусно включились, но относятся к нему все же с недоверием как на представляющее тайные преобразовательные тенденции, угрожающие империи Индийского моря) и отказ со стороны США гарантировать владения в Атлантике; соображения о надгосударственной организации всех трех Срединных морей: панидеи старейшей христианской церкви, буддизма и ислама, ближневосточные, арабские, паниндийские, великокитайские, малайско-монгольские и советские суждения, даже предстоящая в будущем панафриканская эмансипация – все они так или иначе сталкиваются с этой колониальной имперской цепью, прочные и гибкие узы которой образует следующая за атмосферой по пространственному охвату географическая сила Земли – Мировой океан!
Морские панидеи
Море и части морей, разделяющие сухопутные пространства, придают значимость океанским, талассийским, прибрежным мотивам [в отношениях] между государствами лишь на национальной основе и в наднациональной организации; Внутренние и Срединные моря уже способны пробудить имперские идеи, равно как и панидеи. Организация целых океанов ведет к империи Индийского моря, к тихоокеанской позиции Соединенных Штатов: к четырехсторонности! Противоречие между заокеанской силовой и культурной политикой проявляется, например, на Филиппинах, которые служат своеобразным манометром! До сих пор неудача подстерегает только Атлантику, в отличие от Тихого океана с его несомненно конструктивной геополитикой!
Однако морской империализм, вооруженный и бряцающий оружием, самопроизвольно не готов возникнуть подобно Афине (Палладе) из головы Зевса, а именно, потрясая трезубцем, сделать мысль о превращении части моря, Внутреннего или Окраинного моря, затем Срединного моря, наконец, Океана или же их совокупности – Мирового океана с его серебряным поясом связующей геополитической силой некоей панидеи.
Идея господства над морями развивалась в ходе трехтысячелетней схватки с идеей свободы морей, в конечном счете в грандиозной попытке к соединению обеих. И все же эта мысль о господстве значится также как символ в мудрейших словах римлянина Саллюстия, полагавшего, «что любая позиция силы могла бы утверждаться лишь теми средствами и искусством, благодаря которым она была изначально приобретена».
В глубь ранней истории человечества уходит мысль о создании заокеанской Британской империи: к финикийцам, критянам, эллинам в Восточном Средиземноморье, индошумерам в Персидском заливе; к первому разбегу Понтийского царства и пестрому ряду «dominien maris baltici» северо-германцев; к созданию могущественной, охватывавшей Средиземноморье Orbis Romanus и к морской мощи Венедиг (сохранившейся как Венеция!), которую британцы так часто находили родственной по образу мыслей.
В таинственном дуализме природа и искусство сотворили на Востоке Старого Света то, что поначалу было Внутренним морем, затем Японским морем и в конце концов стало тем, что японцы назвали Nan-Yo – Южным морем, обширной Японской империей; а между Странами заходящего (Abendland) и странами восходящего солнца (Aufgangsland) через Индийский океан прокладывали пути «наездники муссона» – финикийцы, эллины, арабы, китайцы, малайцы, связывая цепи окружавших острова торговых пунктов, на которых поднялось первое океанское окаймление (Umrandung) – империя Индийского моря.
Позже был переброшен мост через бездну Атлантики к североатлантической империи культуры англосаксов, к строительству иберийских народов в южноатлантической зоне. Задолго до этого россыпь островов в Тихом океане связывала между собой народы и служила путем продвижения культуры. Но первые панидеи на этот счет осуществила Испания лишь в 1514–1570 гг., малайцы и полинезийцы были для этого слишком неорганизованными, морскими бродягами, не обладавшими чувством истории.
* * *
Итак, нам остается бегло пройтись по истории, начиная от потока культур Нильской долины и ландшафтов Двуречья (Тигра и Евфрата) и Инда и шедшего в том же направлении, давно иссякшего родственного потока на Мемфис, Ур, Хараппу и Мохенджо-Даро и ретроспективно увидеть в четвертом тысячелетии до нашей эры противостояние морских панидей континентальным образованиям и их прорывы.
«Самое важное, что может быть сказано по поводу отношений между народами» (Ратцель), кроется в этом противоборстве, в поступи твердой суши через прибрежную жизнь к талассийскому и океанскому существованию. Многие жизненные формы в процессе этого движения остались мимоходом включенными в прибрежную и талассийскую действительность. Разумеется, при этом всегда устанавливался предел: как далеко простирается в глубь страны обоснованное влияние на Мидгардского змея, на серебряный пояс, на морскую силу, на морскую мощь, т. е. каково так называемое право территориальных вод. Где сухопутному пространственному мышлению части Света удавалось оттеснить его, наконец, бесследно проложить путь обратно в море к другим, не защищенным от грабительских набегов открытым побережьям?
Лорд Пальмерстон, безусловно свободный от стесняющих предрассудков, в последние годы своей жизни предостерегал и предупреждал свою господствовавшую на морях родину относительно Суэцкого канала, полагая, что он обременит ее в регионах Ближнего и Среднего Востока, империи Индийского моря большей континентальной ответственностью, чем могло бы нести островное государство. События последнего времени указали Японской империи границы и рубежи (Корея, Маньчжурия), подобные тем, которые часто открывались старой Венеции в ее связи с terra firma, а позже в родственной форме, но в неизмеримо большем масштабе Британской империи.
Полагали, что вместе с графом Гото после тяжелой борьбы можно в конце концов осуществить в Маньчжурии справедливое разграничение с русскими, соединив континентальное и морское влияния: куда труднее с китайцами! Русско-японская линия раздела на основе конвенции 1925 г. нам известна. Однако в пику китайцам К. Хонда говорил в 1928 г. о «Маньчжурии как первой линии обороны Японии», а Т. Кикучи – о ней как о «дочери Японии». Где же тут право Китая, направившего в этот район за одно поколение 30 млн человек в сравнении с 240 тыс. японцев, 160 тыс. русских?
