При последующем развитии японо-русских отношений на рубеже 1939–1940 гг. в хорошие и лучшие для согласованной политики в Евразии нам не следует забывать, что старты аналогичных попыток 1902, 1909–10, 1917, 1922, 1925 и 1933 гг. препятствовали открыть двери к миру участникам войн 1904–1905 и 1918–1922 гг., между которыми, собственно говоря, с 1937 г. не прекращались пограничные бои. Имеются в виду столкновения у Чжанго фын [сопка Заозерная] и Номон-Хан [район Номон-Кан Бурд Обо – 16–20 км восточнее реки Халхин-Гол], о которых громче всех раструбили по миру, из них последнее продолжалось пять месяцев, пока 20 сентября 1939 г. в Чанчунь-мяо не состоялось захватывающее зрелище богослужения по павшим, на котором присутствовали высшие советские и японские офицеры, что делает честь военно-философской гибкости генерала Потапова.
Более широкопространственное и геополитическое мышление и меньшее увлечение идеологией позволили бы избежать на всем протяжении «оси» Берлин – Москва – Токио с 1901 по 1940 г. многих, часто в сущности совсем ненужных жертв и трений. Как еще в 1896 г. американцы Брукс Адамс и Мэхен проницательно заметили, насколько широко могла бы способствовать Япония согласию с Россией и Германией, так же писала «New York Times» в 1939 г. по поводу урегулирования пограничного конфликта у Номон-Хана: «Оно [урегулирование] может стать первым шагом к “новому порядку” между державами на далекую перспективу, причем Советский Союз, Германия и Япония пришли бы к общему соглашению о своих методах и мотивах с потенциальными последствиями невиданного значения и важности для всех других наций» («which might take Japan far»), – написал с прозорливостью недоброжелателя в середине того промежутка времени снова американец.
Но действительно ли Япония и Германия держат в руках транстихоокеанский и трансатлантический бинокль и используют его, чтобы распознать столь близкую геополитическую выгоду, которую обсуждали со мной еще в 1909 г. такие крупные государственные мужи, как советники японского императора Ито, Кацура, Ямагата, и откровеннее всего граф Гото, а затем учитывал ее, несмотря на Портсмут (США), видный инициатор строительства Сибирской железной дороги Витте и которая убедила Радека и Чичерина, – ибо «the Soviets will be realistic and see that their own interest are furthered». А они, по крайней мере, обладают тонким слухом, чтобы понимать данное геополитическое преимущество и при этом отбросить идеологические предрассудки и при заключении любого пакта с теми, кто достаточно умен, всегда учитывать собственные выгоды.
Только партнер должен быть надежным, способным отклонить нежелательные, не сходные по духу идеологические товары. Однако это внутренний вопрос духовной стабильности и духовной структуры народа и того, чему прежде всего доверяют с культурно-политической точки зрения, учитывая производительную и творческую силу, для обновленной Восточной Азии Великая Япония, а для укрепившейся на новых направлениях Центральной Европы – Великая Германия.
Поэтому та странная война, которая на Западном фронте Центральной Европы направлена в сторону моря, а на Западном фронте Японии и культуры Восточной Азии – в сторону суши, в гораздо большей степени культурно-политическая и хозяйственная, чем военно-политическая схватка, и как чисто военный акт она завершилась с распадом Польши на Западе Евразии и эвакуацией правительства [Чан Кайши] в Ханькоу на ее Востоке. В 1940 г. перед всеми тремя евро-азиатскими партнерами стояла прежде всего задача позаботиться о новой устойчивости лучшей, признанной даже противниками взвешенной организации приобретенных пространств. Ведь каждая победа в конечном счете выражена в пространстве и приз победы – приобретенная территория. Но она должна быть действительно приобретена и стать таковой.
* * *
Итак, пространственно-политический прогноз зависит в первую очередь от высокого качества новой пространственно-политической реорганизации и улучшения национально-политической структуры, от способности больших сухопутных пространственных организмов Старого Света окончательно исключить опасность извечных трений для малопространственного рассеянного поселения. Но на это уйдут не годы, а десятилетия. Да и затем еще сохранятся остаточные состояния, требующие доброй воли.
Они коренятся не в последнюю очередь в явлениях роста городов (урбанизм).
Военно-геополитическая опасность урбанизации для каждого вида борьбы за существование и беспомощность и беззащитность крупного города в войне ярко обнаруживаются в судьбе Варшавы. Только с позиции предупреждений, высказывавшихся на протяжении многих лет журналом «Geopolitik» в этом смысле и вытекающих из пережитого Смирной, Шанхаем, Ханькоу, Чанша, Мадридом и Кантоном, объяснимо правдивое высказывание «Journal de Geneve»:
«Еще сегодня на улицах Варшавы можно видеть следы баррикад, окопов и минных гнезд. Каждая улица – окоп, каждый дом – крепость. Я осмотрел некоторые четырехугольники домов, которые были оборудованы по всем правилам искусства для уличных сражений. Простенки были снабжены выходами, так что защитники из этого целого четырехугольника домов могли уйти, не пересекая улицы. Кроме того, между собой дома были связаны подземными переходами».
Если история действительно имеет смысл, то судьба Варшавы служит предупреждением всем военачальникам: открытые города не следует превращать в укрепленный лагерь, чтобы ограничить ненужные жертвы среди гражданского населения и ужасы войны.
Таких геополитических предостережений делалось, разумеется, задолго вполне достаточно.
В данном случае быстрое разрушение городского водоснабжения немецкой авиацией сократило, пожалуй, единственно возможным, скорейшим, а поэтому гуманным образом страдания скопившихся в Варшаве двух миллионов жителей; вообще немецкая полевая военно-медицинская служба проявила весомое, достойное похвалы участие в быстром преодолении следов «блицкрига» и в обезвреживании эндемических и эпидемических очагов заболеваний в большей части отошедшей к Советскому Союзу Восточной Польши, над чем, как мы знаем, успешно трудился бесстрашный поборник геомедицинского мышления профессор Цейц. В рейхе понимали военно-геополитические опасности урбанизации и делали все возможное для того, чтобы противостоять ей. Неудивительно, что Англия с ее на 95 процентов урбанизированным населением (против 60–73 процентов в старой Германской империи) испытывает неприятные чувства при сравнении этих цифр.
Принявшие городской вид ландшафты являются ныне более благоприятными, чем открытая страна, инкубаторами истерии и других духовных и душевных массовых заболеваний, а также пандемических и эндемических психических эпидемий – главных объектов военной медицины. Напротив, сопротивление на протяжении трех лет Китая, обладающего явно недостаточными военно-техническими средствами, было бы невозможным без его стойкого иммунитета против урбанизации при соотношении приблизительно 80 процентов оседлого сельского населения против лишь 20 процентов не привязанного к земле, странствующего; вместе с тем можно обнаружить множество известных с древности городских центров – носителей культуры, например, в Индии. Быстрая урбанизация нынешнего советского пространства (33 процента) – при плотности населения всего лишь 8 человек на кв. км, максимум 70 человек на Украине, – рассматриваемая с геополитической точки зрения, – вероятно, опаснейший признак на самом по себе удовлетворительном, слабозаселенном гигантском пространстве, возросшем с одной седьмой части обитаемой поверхности Земли до одной шестой.
