— Чай, кофе, может быть, легкий завтрак? — Папуша вопросительно взглянул на Лаврика.
— Я с утра перекусил, но от чашечки зеленого не откажусь.
— Айн момент. — Начальник централа нажал кнопку звонка. Едва вошла секретарша, он распорядился:
— Стопарь кофе и зеленого чайку, Нина Николаевна.
«Не лыком шит этот Папуша, — прикинул Лаврик. — Хитер, под бывалого чекиста играет. И выраженьица из затасканного ментовского арсенала — «айн момент», «стопарь». Так он и стакан водки предложить может…»
С лучезарной улыбкой на лице вошла секретарша с подносом. Перед Лавриком появилась голубая пиала с золотистым ободком. После паузы, сделав глоток, он произнес:
— По сведениям главка, Федор Ильич, в централе содержатся шесть заключенных, приговоренных к высшей мере. Мне поручено просмотреть их дела, теперь к смертникам будет применено пожизненное заключение, их надлежит отправить в соответствующие места лишения свободы.
— Будет сделано, — Папуша черкнул пометку в перекидном еженедельнике. — Дела для ознакомления вам сейчас предоставят, только у нас пятеро смертников осталось. Так сложилось, что серийного секс-маньяка Милославского расстреляли рано утром, накануне указа о моратории.
— Пусть подготовят все дела, на расстрелянного тоже. Сейчас мне хотелось бы пройти в спецотдел, дежурную часть и сверить документацию учреждения с той, которой располагает Москва.
Лаврик, конечно же, умолчал, что перед отъездом в Тригорск ему из отдела ФСБ по надзору за тюрьмами и колониями предоставили подробную информацию по централу. Если исходить из нее, серийного маньяка Милославского расстреляли позднее поступившего в тюрьму президентского указа. Эту версию тоже следовало проверить.
⁂
Расположившись в комнате второго этажа административного корпуса, Лаврик прошелся по временно обретенному кабинету. Цепким взглядом взглянул на зеленоватые казенные стены, встав на стул, привычно провел рукой за картиной с изображением среднерусского пейзажа.
«Впрочем, если «жучки» для прослушки здесь и установлены, — иронично прикинул он, — все равно их не удастся обнаружить. Ведь и тут есть спецы своего дела. А посему будем спокойно, без напряга обживать чужие стены».
Достав из дипломата плеер, с которым он не расставался в командировках, Лаврик поставил диск с музыкой Фаусто Папетти. Едва звуки ностальгического джаза заполнили комнату, он, оглядев стол, переложил с него на сейф в углу с десяток увесистых томов. Предложив начальнику централа предоставить дела на осужденных смертников, Лаврик схитрил: все они, за исключением двух, его не интересовали.
«Что толку читать материалы на тех приговоренных, кому по мораторию еще сидеть и сидеть. Теперь их в ближайшие годы точно не расстреляют, — прикинул Лаврик. — А вот с двумя — маньяком Милославским, отошедшим в мир иной, и уцелевшим террористом Дамзаевым, на которого не хватило пули из «ТТ», предстоит разобраться».
Бегло пролистав дело Милославского, он взялся за дежурный журнал. Вот записи, сделанные ответственным дежурным по централу подполковником Благовым. Их четыре. Первая — о вскрытии вен зэком Пестриковым, вторая — об изъятии переписки заключенных по долгам тюремного общака. Самая подробная, третья, — о расстреле Милославского. Указаны место, время — 7.40 утра, лица, присутствовавшие при исполнении приговора. Мелким почерком вписана фраза: «Поскольку после первого выстрела приговоренный к высшей мере Г.Н. Милославский остался жив, что подтверждено врачом учреждения Г. Пирожковым, исполнителем — старшиной И. Пелипенко, — произведен второй выстрел в затылок». Наконец последняя запись сообщает о получении президентского указа. Ниже проставлено время — 7.50, тогда как по факсам из Москвы и областного УИНа оно иное. Соответственно, 7.05 — отправление из столицы, 7.20 — получение факса в централе.
А Милославский расстрелян как раз в промежутке между 7.20 и 7.50, по журналу в 7.40. «Получается неувязочка, — прикинул Лаврик. — Надо бы допросить ответственного дежурного Благова…» Он сделал пометку в своем рабочем блокноте. К тому же подполковник ФСБ подметил, что записи в журнале сделаны не тотчас после происшедших событий, как положено по уставу и инструкции, а одномоментно, скорее всего, под утро, перед сдачей дежурства. Эту версию надо проверить, возможно, именно здесь скрыто расхождение во времени расстрела. Телефонный звонок прервал его мысли.
— Иван Геннадьевич, — раздался в трубке игривый женский голос, — после обеда, около двух, жду вас у себя.
— Иван Геннадьевич отошел, — Лаврик не повесил трубку, решив продолжить разговор.
— С кем имею честь? — поинтересовалась собеседница.
— Я в кабинете Ивана Геннадьевича по службе, — нашелся Лаврик. — Что-то передать?
— Перезвоню, дело не срочное. — Послышались короткие гудки, неизвестная положила трубку.
«Так кто же этот Иван Геннадьевич, и в чьем кабинете я нахожусь?» — подумал Лаврик. Открыв дверь, он увидел с наружной стороны лишь номер кабинета — 21. Заметив шедшую по коридору девушку в эффектном серо-голубом «мини» с погонами капитана, Лаврик поинтересовался:
— А кто тут у вас Иван Геннадьевич? Ему только что звонили…
— Иван Геннадьевич Стукашов у нас зам по режиму начальника централа, — почти официально доложила симпатичный капитан. — Он в отпуске, но с час назад я видела его на территории у первого корпуса.
«Ого, значит, меня определили прямиком к куму, — подумал Лаврик. — Неспроста это или просто посадили в свободный кабинет?»
В задумчивости он побарабанил пальцами в такт ностальгической мелодии джаза, доносившейся из плеера.
26
Когда Анатолий Фальковский принес готовую статью Калистратову, редактор в нетерпении метался по кабинету.
— Молоток, Толик! — выкрикнул он, едва увидев Фальковского. — Скачай все на флешку, и жмем в типографию. Там уже ждут, печать номера пока приостановлена.
Пока в машине Калистратов вычитывал материал, Анатолий задремал. Что и говорить, написанное далось ему нелегко. И в то время, что он провел за компьютером, перед его взором часто возникала Анна. Это незримое присутствие дочери отнюдь не мешало, а помогало ему. И, ощущая близость, родную поддержку, он понимал, что пишет от имени не только погибшей Ани, ушедшей в мир иной столь страшно и жестоко, но и сотен людей — матерей, отцов, братьев, сестер, любимых, потерявших от рук нелюдей, подобных Милославскому, своих близких.
Голос Калистратова вернул к действительности:
— Годится, нет слов, сработано в лучшем виде. Только единственный вопрос: даем материал от редакции или с твоей подписью?
— Ставь мою, Илья, мне не от кого таиться. Считай это реквиемом по Анечке, — Фальковский прикрыл рукой повлажневшие глаза, стараясь сдержать слезы, отвернулся и судорожно смял в потной ладони пачку от сигарет.
Этот номер «Вечернего Тригорска» вышел с опозданием на два часа. На первой странице под заголовком-вопросом «Всегда ли надо миловать?» начиналась статья Фальковского, ее продолжение заняло целый разворот еженедельника.
