— Сегодня, Толик и Ира, мы выпьем и чокнемся за то, что Всевышний внял вашим мольбам, правосудие свершилось. Милославский расстрелян, его нет, он исчез, и сам находится в той земле, в которой похоронены его жертвы. И пусть в верхах, вплоть до президентских инстанций, знают, что сегодня Господь с нами. А «Кедровку» я взял не случайно. Согласитесь, есть нечто символическое, что после столь неправедного указа о моратории мы пьем эту, именно эту, черт побери, — президентскую водку!
После первой и второй стопок, выпитых за расстрел маньяка, не чокаясь, молча, помянули Анну. Ее рюмку, прикрытую кусочком черного хлеба, оставили на кухне…
Уже глубокой ночью, когда все уснули, Ирина, тоже немало выпившая в этот вечер, отдаваясь мужу, стиснувшему ее в объятиях, прошептала сквозь слезы:
— Знаешь, Толик, впервые за эти два года, как не стало Анечки, я вновь чувствую себя чуточку счастливой. И если у кого-то, иных народов существует жестокий обычай — смерть убийцам за кровь близких, мы с тобой, евреи, понимаем их и будем на их стороне.
39
Весть о расстреле Милославского и его тайном захоронении, обнародованная городской газетой, буквально взорвала вялый, разомлевший от жары Тригорск. Утром следующего дня в город нагрянули две бригады центрального телевидения, редакционные телефоны раскалывались от звонков. События нарастали, родные жертв, погибших от рук маньяка, даже из соседних городов — Ярославля, Костромы, Северной столицы Санкт-Петербурга, — требуя информации, не переставая звонили в тригорский централ.
К полудню студенты университета, где училась Анна Фальковская, совместно с союзом «Молодые юристы» и обществом «Мемориал» тысячной колонной, прорезав центр Тригорска, провели митинги протеста против моратория вначале у обладминистрации, затем перед зданием УИНа. Над бурлящей толпой молодежи возвышались разной величины и исполнения фотопортреты Анны и других жертв маньяка, самого Милославского, спешно изготовленные в черно-белом и цветном вариантах. И если облики девушек предстали во всей их нежной девичьей красе, то фото маньяка уродовали кровавые кляксы и перекрещивающиеся черные полосы. Вместе с портретами студенты несли многочисленные лозунги: «Нет — указу о моратории!», «Студенты Тригорска за смертную казнь для убийц», «Память о жертвах убийц и террористов жива: мы протестуем!», «Казнить, нельзя помиловать!», «Смерть террористу Дамзаеву», «Президент, Вы неправы» и т. п.
Фальковский уже третий день не появлялся в редакции. В четверг, после обеда, осунувшийся, с запавшими усталыми глазами, он вошел в свой кабинет. Рабочий стол журналиста был завален бумагами, поверх них возвышалась стопка листов с номерами телефонов, фамилиями тех, кому следовало позвонить. Равнодушно перебрав бумаги и закурив, Анатолий подошел к окну. Взгляд его остановился на подъехавшей «Волге», из которой стремительно вышел Калистратов.
За ту минуту, что редактор поднимался на четвертый этаж, Фальковский в пару затяжек докурил сигарету, раскрыл папку с каким-то документом. В то же мгновение на пороге возник озабоченный редактор.
— Ну, ты даешь, Анатолий! Нельзя же так пропадать, с утра тебя разыскиваю. Давай вниз, подробности в машине.
— Что за спешка, Илья? Я только начал разбираться с бумагами…
— Вниз, вниз, к машине. У нас не более пятнадцати минут.
И в «Волге», стремительно рванувшей от редакции, Калистратов сообщил, что они едут в областной УИН на спешно созванную пресс-конференцию для журналистов в связи с последними событиями в Тригорске.
40
Со времени выхода указа о моратории на смертную казнь прошло несколько дней. И все это время мировая пресса, телевидение почти единодушно, в хвалебных тонах, писали и говорили о гуманно-демократической инициативе России. Редкие возражения и противоположные комментарии западных агентств во внимание почти не принимались.
Размявшись на тренажерах и проплыв в бассейне свой утренний километр, президент позавтракал в примыкавшем к спортзалу буфете. Традиционное яйцо всмятку, творог и ломтик сулугуни он запил йогуртом, после чего по подземному переходу прошел в кинозал, расположенный неподалеку от его рабочего кабинета.
Поздоровавшись с помощником Снегиревым, Кедров взял ежедневную папку с бумагами.
— С чего начнем, Саша?
— По нашему запросу, Николай Борисович, поступила видеозапись демонстрации протеста из Тригорска. К ней приложен пресс-релиз с конференции в тамошнем УИНе.
— Если можно, покороче. — Президент опустился в кресло второго ряда. — Минут на десять, нечто вроде видеодайджеста, — улыбнувшись, попросил он.
На экране возникли улицы Тригорска, здание обладминистрации. Толпа митингующих у входа, отделенная от уходящей вверх длинной лестницы цепочкой бойцов ОМОНа со щитами. Было заметно, что съемка велась с нескольких точек, крупным планом на экране возникли первые ряды митингующих, напряженные лица губернатора, начальника УВД, прокурора области.
Президент вслух прочел тройку лозунгов: «Нет — указу о моратории!», «Казнить, нельзя помиловать!», «Президент России, Вы неправы».
— Все понятно, — прокомментировал он. — Народ и власть во все времена редко шагали в едином строю. — Он оторвался от экрана: — Что еще, Саша?
— Теперь на очереди телерепортаж с пресс-конференции в тригорском УИНе, — доложил Снегирев. — Позвольте, Николай Борисович, небольшую справку перед этим сюжетом.
Раскрыв папку с документами, помощник коротко изложил хронику последних тригорских событий: расстрел маньяка-убийцы с осечкой при исполнении приговора, потребовавшей второго выстрела, отмену высшей меры по отношению к террористу Дамзаеву ввиду моратория, наконец, резкую статью в «Вечернем Тригорске», осуждающую президентский указ.
Узнав, что автором статьи стал журналист, дочь которого двумя годами ранее погибла от рук расстрелянного серийного убийцы, президент не смог сдержать эмоций:
— Несчастного отца вполне можно понять. Что ему указ о моратории, европейский, да весь мировой гуманизм? Говоришь, он еврей? У этой нации свое, я бы сказал, трепетное отношение к погибшим. Взять хотя бы Эйхмана, которого израильская разведка разыскивала по всему миру. И, чтобы казнить нациста-убийцу, страна даже ввела на один день смертную казнь, уже следующим утром отменив ее.
Покидая кинозал после просмотра, президент отдал два распоряжения: террориста этапом срочно выслать на вологодский «Пятак», на имя Фальковского подготовить письмо с его личным соболезнованием.
41
Самолетами «Аэрофлота», пусть нечасто, Фальковскому доводилось летать. Порой по командировкам и совещаниям в разные концы страны, раз в несколько лет в Израиль. И поскольку его поездки на «землю обетованную» к могилам родителей и брату Иосифу сочетались с журналистским интересом, он записывал впечатления от них в свой рабочий дневник.
