Из подслушанного на баке:
— Это только начало; потом начнешь играть на губной гармошке, потом пить начнешь.
— Какое-то слишком брутальное объятие.
Разговаривали о судьбе России. Что, поговорить больше не о чем? Русские то и дело пекутся о мировых проблемах, обсуждают, ссорятся, даже дерутся. Ищут противоречия во внешней и внутренней политике и на самом деле думают, что от их умозаключений мир изменится к лучшему. Святая простота!
Тут мне подумалось: а я о чем? О бабах, о выпивке?
Врач на корабле Валентина Васильевна — надо запомнить имя — отчество, подойти и познакомиться: мало ли что там дальше будет? Может, чиряк где вскочит…
Начало 9 июня. Два часа ночи
Стояли у входа в Босфор. В зоне ожидания еще два сухогруза. Мы двигаемся малой скоростью. Проход через пролив в 9.45 утра.
Всю ночь в голове мысли о книге, концепция меняется. Парень — оболтус в Ростове на чердаке находит старый портфель, набитый бумагами, полуистлевшими страницами какой-то книги с сопроводительным письмом, где пишется, что произведен обыск у гражданина, и там… Полный бред! Или…
Оболтус живет на Пушкинской, 32, родители — во Владике. У него проблемы с местными бандитами, а теперь в Ростове он пытается продать содержимое саквояжа антикварщику, но получил по башке и еле унес ноги. Созвонился с родителями, отец помог устроиться на судно фотокорреспондентом. Оболтус решает сдернуть с корабля где-нибудь ближе к Израилю или в Азии, но тут встречает ее. Королеву! Нелепица и ахинея. Хотя, казалось бы, если собираешься написать о морском походе, то именно о нем и надо собирать в кучку материал. А вместо этого какие-то разрозненные впечатления.
То ли еще будет!
В соседней каюте живет моторист. Рыжий хмурый детина, лет тридцати пяти, ходит опустив голову, на приветствия не отвечает. Странный тип. Мне кажется, он на пути к сумасшествию. А что, очень может быть. Я-то на корабле чуть меньше недели — и то… несу всякую околесицу. Главное, то, что пишу ночью, вроде как нравится, а утром уничтожаю рожденные мною ночные «шедевры». Тоже мне Гоголь выискался с его вторым томом «Мертвых душ»!
Интересно, как меня воспринимают, — наверное, тоже с легким недоумением: хожу, сую свой нос куда не следует, задаю детские вопросы: а это зачем, а это куда? Тут море, у пацанов третьего курса плавпрактика, у экипажа работа. Один я хожу праздно… Человек умственного труда…
9 июня. Девять утра
Прочитал, что писал ночью, — опять полный вздор. Хотелось порвать на мелкие кусочки и бросить в море! Страдания молодого моремана — от нехватки простой и ясной идеи книги выдуваешь всякую чепуху. Литота! Мне кажется, одним местом чую, что жизнь на корабле предоставит и без ходульных сюжетов захватывающую интригу. Тем более сегодня в кают — компании краем уха услышал, что мы уже не идем на Бизерту и Панамский канал. Вот это новость! И все как-то нехорошо молчат! А капитан… А что капитан? Он что, должен обсуждать со мной такие вопросы? Конечно, нет.
16.45. Прошли Босфор, Стамбул. Впечатление незабываемое. Вошли в Мраморное море где-то ближе к 12.00, в полдень, то есть через пролив шли два с половиной часа. Стамбул — красавец! Если Черное море — глубоко голубое, аж синее, то Мраморное — неопределенной расцветки, всего по чуть — чуть: чуть буроватое, чуть зеленоватое и где-то даже бутылочного оттенка…
— Баренцево море пахнет огурцом, — сказал зачем-то мне старпом, проходя мимо. Я спорить не стал. От него струился аромат не огурца, даже не одеколона, а хорошего коньяка, это мой нос отлично чует. К чему здесь огурец и Баренцево море? Надо потом переспросить, когда познакомимся поближе.
Из баек, подслушанных на баке и в кают — компании:
— Капитан Скалкин поручался, на подпись понесли, смотрит — букву «к» по неосмотрительности заменили в его фамилии на «р». Капитан был хладнокровным и вежливым человеком. До определенного момента, конечно.
— Кто заполнял судовую роль?
Четвертый помощник отвечает:
— Я.
— Так вот, моя фамилия не Сралкин, а Скалкин, — надо мной ржет весь «портнадзор». Еще раз ошибешься — спишу на берег.
Предчувствие неприятностей
Жить можно, если нет альтернатив…
Ольга Андреева
Город преждевременно цвел и пах. Сирень бушевала. Каштаны на Большой Садовой вот — вот должны были распуститься, у парка Горького газон горел кумачовым цветом от тюльпанов. Клоуны у входа на аттракционы раздавали детям шарики.
Праздная толпа дефилировала по Пушкинской. Илья уселся на скамейку. Набрал телефон Пистолета.
— А, это ты! Ну, как ты там?
— Хреново, — Илья нервно затянулся сигаретой. — Ты можешь подрулить на Пушкинскую?
— Не вопрос. Как всегда, на том же месте?
— Да.
— Жди.
Влад и Агроном тоже были через десять минут.
— Похоже, он тебя задавит. — Агроном открыл бутылку пива, отхлебнул и пустил по кругу.
— Да, я ему звонил. Он послал меня к черту, сказал, что адвокаты ему не нужны. — Пистолет осторожно опустил приконченную бутылку «Будвара» в урну.
Илья осмотрелся по сторонам. По Пушкинской, будто по подиуму, демонстративно — безразлично прогуливались красивые барышни. Из летних кафешек, тут же открывшихся тут и там, доносились звуки музыки. Светило солнце, щебетали птицы.
— Может быть, у кого — то…
Влад первый отвел глаза.
— Илья, я, конечно, понимаю, ты влип и всё такое! Мою «мазду» ты тоже превратил в металлолом, и я подожду. Не вопрос. Но деньги… что я мог у? Ну, пятьсот, ну, семьсот евро. Ты же знаешь, на что я живу, мне родители из Африки присылают контрибуцию.
Пистолет заерзал на своей толстой заднице.
— Если тебя устроит пять штук, дам на год или когда отдашь. И то придется идти к маман на поклон.
Илья повернулся к самому богатенькому Буратино — Агроному. Сергей, похожий на воробья, стал бегать вокруг скамейки, на которой уселась троица друзей.
— Ну и что? Пистолет даст пять штук, Влад семьсот, ну я, может, если постараюсь, десятку подброшу. Математики мои, считайте — я — то учусь на журфаке, — сколько это будет? Чего молчите? В лучшем случае с Илюхиными — шестнадцать. А где остальные брать?
— Может, грабануть кого?
— Фильмов насмотрелся, придурок! — Влад замахнулся на Пистолета. — Думаешь, твой папаша тебя отмажет? — И обратился к Илье: — Когда тебе последний срок?
