Когда ему исполнилось десять лет, он сбежал из детского дома и поселился на крохотном кусочке островка в дельте Меконга. Жил он тем, что удавалось поймать в воде или на суше. И тут он, который мог быть примером кажущейся медлительности, становился очень даже расторопным и прытким. Ни ящерка, ни лягушка, ни рыбка на перекате ручейка не смогли бы скрыться от его ловких рук.
К пятнадцати годам он обзавелся старенькой лодкой, которую нашел на утреннем берегу после бушевавшего две недели тайфуна. Теперь он навсегда ушел от людей в море. Возвращался Динь на сушу лишь изредка, чтобы поменять улов на деньги и купить что-нибудь из одежды или немного риса. Море стало его домом. И его это устраивало. Но плохие люди, как он считал, поделили неделимое: они поделили морские просторы, и теперь просто так рыбу ловить было нельзя. Диня гнали отовсюду, лодку дырявили, его несколько раз били. Артели, которые поделили всю морскую гладь, не очень-то терпели конкурентов, даже если конкурент хотел выловить всего десятка два рыбин. Динь уходил в море ночью, он стал рыбным пиратом — потрошил чужие сети, раз ему не разрешали ставить свои. И брал он немного, так, чтобы эти плохие люди не догадались. И ему это удавалось. Жил он где придется, его не интересовал быт; ему вполне хватало того, что он мог подложить под голову старую кастрюльку, а укрыться куском выцветшего брезента от кузова военного автомобиля, чтобы почувствовать себя на верху блаженства. А чтобы блаженства было больше, он пел нескончаемую песню из набора гортанных звуков. Тихо, под нос, чтобы никто, кроме него самого, не слышал.
Тихой августовской ночью его старая, пропахшая рыбой лодчонка скользила по водной глади в двадцати милях от острова Лишен. Удача была сегодня на его стороне. Пол-лодки было завалено живым селедочным серебром. И, хотя ночная вылазка пришлась Диню по душе, на его лице, морщинистом и небритом, не было ни йоты удовлетворения; оно оставалось таким же скорбным и печальным, как всегда.
Море всё искрилось под мягкими волнами таинственного лунного света. Мириады звезд безмолвно смотрели на него, одинокого рыбака, затерянного в морской пустыне. Иногда казалось, что по каким-то неведомым законам небо превращалось в море, а море — в черное мерцающее звезд ное небо… И тяжелый, влажный и теплый воздух тут же пере рождался в морскую водицу, а парившая, искристая водная поверхность тяжелой шелковой сизой скатертью, переходящей в черноту по краям горизонта, уползала в небеса.
Вдруг Динь увидел, как на него, будто из белесого тумана, из дурманного сна, откуда-то из небытия, надвигается большой белый корабль. Шел он, несмотря на размеры, почти так же тихо, как и его старая посудина. Лишь слабое шипение разрезаемого форштевнем полотна уснувшего ночного моря можно было услышать чутким ухом. И вот, когда судно подошло совсем близко, Динь понял, что это не мерцающий туман окружает корабль-призрак, а огромные кипенно-белые паруса, поймав ленивый попутный ветерок, движут его величаво по лунному фарватеру погрузившегося в сон моря.
Диме трудно было дышать: рот ему заклеили скотчем, к тому же из носа сочилась кровь. Ноги были связаны, руки тоже — за спиной. Ему хотелось разглядеть мучителей, но мешала глубоко надвинутая вязаная шапочка. Он почти не сомневался, что один голос принадлежал коку Кривому, а вот второй… он слышал этот баритон не раз, и это знакомое, чуть окающее произношение… Что-то не срасталось в его голове, не идентифицировалось с конкретным человеком, как он ни напрягал свои мозги.
Почему-то не было никакого страха; казалось, что вот сейчас, в последний момент, кто-то ударом ноги выбьет дверь — и его спасут. Он задыхался еще и от бессилия, от досады на себя за то, что неосмотрительно повернулся спиной, не бросился первым на них, не закричал, в конце концов. Ведь он всё знал наперед, весь вечер перед этим моделировал ситуацию, и по всему выходило, что он только своим хладнокровием и бесстрашием одержит победу. И ему — нет, не посмертно, — а на плацу морского университета, при всех, прочитают указ и наградят орденом. Молоденькая корреспондентка попросит: «Расскажите, как это было». — «Я прочитал в его глазах испуг и понял, что этот испуг — залог моей победы», — ответит он ей, совсем при этом не рисуясь.
«Куда же он кинется бежать с парусника, когда я почти Джеймс Бонд? — думал он. — Я ему скажу: "Ну вот, пройдемте!" — и не торопясь, конечно, настороже, пойду за ним, сопровождая его в каюту капитана». И эти наверняка дрожавшие руки, и всамделишный испуг в глазах, и эта почти мольба дать ему сигарету… И этот, как ему показалось, дрожащий фальцет: «Отпусти меня…»
Он был готов к победе, а не к поражению. Потом — окрик из темноты. Он рефлекторно повернулся и даже увидел мельком чью-то руку, скорее всего, начпрода, но почему-то не бросился, чтобы рывком обломить — этот прием они много раз отрабатывали с отчимом, — а, наоборот, неожиданно для себя уклонился вправо, считая, что трусливый удар пролетит мимо. Удара оттуда и не последовало вовсе; кто-то резко осадил его прыть, обрушившись на затылок. Это была молния, это была сконцентрированная горная лавина, это было метеоритное попадание в голову. Мозг Димки отключился, он упал как подкошенный. И вот теперь, обнаружив себя на стуле, в каюте, связанного по рукам и ногам, он не думал о трагической раз вязке. Ужасно болела голова, хотелось пить, то и дело перед глазами мелькали вперемежку оранжевые и красные круги. Он попытался трепыхнуться, но руки и ноги были завязаны мастерски. Пробовал сосредоточиться на том, что говорили эти мерзавцы, но никак не мог разобрать, о чем они совещались, совершенно не обращая на него внимания. Звенело в ушах. И еще все время он разгадывал этот дурацкий ребус: кому принадлежал второй голос? Но ответа не находилось. И вот эта петля — кто же второй — затягивала его, он от злости стал сучить ногами, но получил несильный пинок в бедро:
— Сиди уже, тварь!
— Погоди. Скажи, кто еще знает, что ты здесь?
Димка замычал.
— Что? Открой ему рот.
Кто-то с силой рванул скотч, запечатывающий рот. Юноша с жадностью стал хватать воздух, будто рыба, выброшенная на берег, широко щерясь синюшными губами.
— Подонки! Я вас узнал…
— Ну, молодец, парень! Кто еще в курсе? Корреспондент, да? Он тебя послал? Говори! Корреспондент? А может, Ширшова или… Говори!..
— Я скажу… я вам всё скажу! Я шел за соком, холодненьким! А если бы знал раньше, что тут у вас спрятано, обязательно бы доложил, чтобы вы сгнили в тюрьме…
Та же рука бесцеремонно опять залепила ему рот.
— Найди мешок, осталось не больше сорока минут. Его мы не можем оставить…
— Но мы же так не договаривались… — Голос второго звучал нерешительно.
— Это, на самом деле, даже счастливый шанс. Если даже и есть наблюдение, мы это сразу узнаем… я это узнаю. Пропал курсант ночью в море. Никаких следов нет. Но будет следствие… Всё внимание — в эту сторону. Конечно, жалко пацана. Жалко.
Чего он полез? Придурок! Но у нас другого выхода нет. Придет комиссия: будут трепать капитана, Палыча… Нам это на руку. У нас несчастный случай: свалился за борт, смыло волной. Всё! Сконцентрируются на этой проблеме. Я не думаю, что при таком положении вещей кто-то будет сверять декларацию судовых запасов с их наличием в холодильнике.
