Научные сообщества и куда большие по размерам демократические общности, из которые развились первые, прогрессируют, поскольку их работа управляется двумя базовыми принципами
[197].
(1) Когда рациональный аргументы из представленного публично доказательства достаточен, чтобы решить вопрос, он должен рассматриваться как решаемый таким образом.
(2) Когда рациональный аргументы из представленного публично доказательства не достаточен, чтобы решить вопрос, сообщество должно постараться расширить диапазон точек зрения и гипотез, совместимых с добросовестной попыткой выработать убедительное публичное доказательство.
Я называю их принципами открытого будущего. Они лежат в основе нового, плюралистического этапа Просвещения — этапа, возникающего сейчас. Мы признаем силу обоснования, когда оно решающее, а когда оно не приводит к решению, мы отдаем должное тем, кто добросовестно с нами не согласен. Ограничиваться добросовестными людьми означает людей внутри сообщества, которые признают указанные принципы. В рамках таких сообществ знание может прогрессировать, и мы можем стараться принимать мудрые решения по поводу будущего, которое полностью не познаваемо.
* * *
Даже установив строгую приверженность принципам открытого будущего, наука вряд ли когда-либо решит некоторые вопросы, на которые мы больше всего хотели бы получить ответ.
Почему имеется что-то вместо ничего? Я не могу представить что-либо, что бы могло служить ответом на этот вопрос, не говоря уже об ответе, поддержанном доказательством. Даже религия тут пасует, ибо если ответ «Бог», то было что-то — то есть, Бог — для начала. Или: Если время не имеет начала, все причины отступают в бесконечное прошлое? У вещей нет конечной причины? Это реальные вопросы, но если у них и есть ответы, они, вероятно, навсегда останутся за пределами науки. Затем имеются вопросы, на которые наука не может ответить сейчас, но они настолько понятны и содержательны, что когда-нибудь в будущем, надеемся, наука выработает язык, концепции, экспериментальные подходы, чтобы обратиться к ним.
Я утверждал, что все, что реально и правильно, является таковым в момент времени, который суть один из последовательности моментов. Но что означает быть реальным? Что за сущность этих моментов и процессов соединяет их?
Мы согласны, что вселенная не идентична и не изоморфна математическому объекту, и я обосновывал, что нет копии вселенной, так что нет ничего, на что вселенная «похожа». Но что тогда есть вселенная? Хотя любая метафора нас подведет и каждая математическая модель будет неполна, тем не менее, мы хотим знать, из чего состоит мир. Не "На что это похоже?", но "Что это?" Что является сущностью мира? Мы думаем о материи как о простой и инертной, но мы не знаем ничего о том, что такое материя на самом деле. Мы знаем только как материя взаимодействует. В чем сущность существования камня? Мы не знаем; это тайна, которая только углубляется с каждым открытием по поводу атомов, ядер, кварков и так далее.
Я дорого бы дал, чтобы знать ответ на этот вопрос. Временами я думаю о том, что из себя представляет камень, когда я пытаюсь идти спать, и я успокаиваюсь за счет идеи, что где-нибудь должен быть ответ на вопрос, что такое вселенная. Но у меня нет идеи, как его найти, через науку или иным путем. Так легко собрать материал, и книжные полки полны метафизическими предложениями. Но мы хотим реальное знание, что означает, должен быть способ подтвердить предложенный ответ. Это ограничивает нас наукой. Если имеется другой путь к надежному познанию мира вне науки, я вряд ли приму его, поскольку моя жизнь сосредоточена вокруг приверженности научной этике.
Что касается самой науки, мы не можем предсказать будущее (в этом суть данной книги), но реляционистская точка зрения внушает мне сомнения, что наука может сказать нам, что такое мир на самом деле. Это потому, что реляционализм требует, чтобы все величины, которые физика может измерить и описать, касались взаимосвязей и взаимодействий. Когда мы спрашиваем о сущности материи или мира, мы спрашиваем, что это в действительности — что это в отсутствие взаимосвязей и взаимодействий
[198]. Установка реляционализма в том, что в мире нет ничего реального в стороне от тех свойств, которые определены через взаимосвязи и взаимодействия. Иногда эта идея кажется мне захватывающей; в другое время она кажется абсурдной. Она аккуратно избавляется от вопроса, что из себя представляют вещи на самом деле. Но придает ли это смысл тому, что две вещи имеют отношение — взаимодействуют, — если они в действительности ничто?
Возможно, что все, что нужно для существования, это взаимоотношение. Но если так, еще предстоит получить понимание о том, как это может или должно иметь место?
Этот вопрос слишком глубок для меня. Кто-нибудь с другой подготовкой и темпераментом, возможно, будет в состоянии продвинуть прогресс в нем, но не я. Одна вещь, которую я не могу сделать, это отвергнуть вопрос о том, что такое мир в реальности, назвав его абсурдным вопросом. Некоторые защитники науки настаивают, что вопросы, на которые наука не может ответить, бессмысленны, но я нахожу это неубедительным — и неприглядно ограниченным. Занятия наукой привели меня к заключению, что будущее открыто и новшества реальны. Поскольку я определяю науку через приверженность этике, а не методу, я должен согласиться с возможностью существования научных методологий, о которых никто еще не имеет понятия.
Это приводит нас к по-настоящему тяжелой проблеме: проблеме сознания.
Я получаю массу электронных писем по поводу сознания. На большинство из них я отвечаю, что, хотя имеются реальные тайны по вопросу о сознании, они находятся за пределами того, что наука может ухватить на современном уровне знания. Как физик я ничего не могу сказать об этом.
Есть только одна персона, которой я позволяю говорить со мной о проблеме сознания — близкий друг по имени Джеймс Джордж. Джим дипломат в отставке, который был главой дипломатического представительства Канады в Индии и Шри-Ланке и послом в Непале, Иране и Странах Залива, не считая других стран. Мне говорили, что он является легендой как представитель канадской дипломатии в эпоху премьер-министров Пирсона и Трюдо, когда Канада распространяла идею поддержания мира во всем мире. Теперь в свои девяносто лет он пишет книги о духовных основаниях проблем окружающей среды и помогает запуску фонда, посвященного вопросам окружающей среды
[199]. Им восхищается широкий круг его друзей и знакомых за его мудрые советы — и он один из нескольких известных мне людей, которые живут, кажется, руководствуясь уровнем мудрости, достижение которого для меня непредставимо.
