– Они самые, – сказала мама, уперев руки в бока. – Классика Кэмпбеллов, если верить словам вашего отца. Эту партию я сама приготовила утром.
Я салфеткой взял одно пирожное и протянул его Пеппер.
– Стой, ты уверен…
– Он владеет этим местом, он уверен, – усмехнулась моя мама.
Я застыл от ее слов, но в этот момент Пеппер откусила немного макаруна и закрыла глаза.
– Боже мой. Вы добавили сюда кусочки брецеля?
– И ты со своим никчемным братцем сказал мне, что я испытываю судьбу, добавив их на прошлой неделе, – сказала мама, тыкнув в меня пальцем.
– Ладно-ладно, но, если честно, это было сразу после эксперимента с лакрицей, поэтому я не хотел травмировать психику наших покупателей.
Пеппер откусила еще немного.
– Эта версия даже вкуснее монстроторта.
– Ого, сбавь обороты, – сказал я, не понимая, когда все обернулось так, что я стал при ней защищать ее же еду.
– Монстроторт? – заинтригованно спросила мама.
– У нас через час будет готово несколько экземпляров, – сказала Пеппер. – Он выглядит отвратительно.
– Но потрясающий на вкус, – добавил я.
Пеппер засияла так, словно ей дали Оскар. Затем она сняла рюкзак с плеча и стала доставать оттуда всевозможные вкусности и десертные соусы, от одного взгляда на которые печеньковый монстр впал бы в кому.
– Что ж, – сказал я, – кажется, эта работа нам подходит.
– Да начнутся безумные десертные игры!
Джек
Полтора часа спустя мы стали гордыми родителями двух огромных противней монстротортов, нескольких буханочек хлеба, который назывался «Единорожье мороженое», трех дюжин макарунов «Кухонная раковина» и кексов с ореховым маслом и желе, безумного количества бананового пудинга и кусочков теста, которые мы обваляли в плавленом шоколаде и убрали в холодильник.
В какой-то момент к нам зашла мама, соблазненная запахом. Она попробовала кусочек монстроторта, простонала и сказала:
– Не смотрите на меня. – И взяла второй кусок.
– Вообще-то нам это для школы нужно, – напомнил я ей, пока стоящая рядом Пеппер вся зарделась от гордости за свое творение.
Мама подняла указательный палец вверх.
– Цыц. Дай мне насладиться моментом. – Пеппер фыркнула от смеха, затем мама повернулась к ней и сказала: – Ты можешь приходить на эту кухню в любой день до конца своей жизни. – И прежде чем Пеппер успела ответить, мама сказала мне: – Но если ты не помоешь всю эту посуду, твоя жизнь, мой дорогой, закончится в ту же секунду.
К тому моменту, как мы закончили оттирать кастрюльки и противни, щеки Пеппер были покрыты мукой, а в волосах кое-где виднелся шоколад. Я не задумываясь протянул руку и попытался его вытащить. Ее взгляд метнулся ко мне, но в нем читалась не паника, а надежда и удивление, что добавило смысл в момент, который я считал бессмысленным, и заставило меня сомневаться в себе.
– Шоколад, – сказал я, показывая ей свою руку.
Она закатила глаза.
– Как обычно.
Я перенес вес с одной ноги на другую и немного отодвинулся от нее.
– Мы могли бы, э-э-э… передохнуть у нас дома, пока ждем, что все остынет. – Я показал пальцем наверх. – Мы живем на втором этаже. И, если хочешь, ты можешь остаться на ужин.
– Ты уверен?
Я махнул рукой в другую сторону кухни, где грудой лежали мясо, сыр, хлеб и прочие ингредиенты для сэндвичей, которые известны человечеству.
– Ты можешь сделать все, что твоей душе угодно.
Мы оба избегали сырных тостов, поскольку именно они стали яблоком раздора между нами. Я сделал себе пастрами на ржаном хлебе, а Пеппер – сэндвич из остатков багета, добавив к нему швейцарский сыр, ветчину и масло. Я полил сэндвич клюквенным соусом, и она пробормотала «гениально», прежде чем добавить его на свой, и приятное чувство от этого слова разливалось в моей груди даже спустя пять минут, когда мы поднимались в квартиру со своими шедеврами.
Я ожидал увидеть бабушку Белли в ее кресле, но она, должно быть, прилегла вздремнуть. Поэтому мы с Пеппер остались наедине, и внезапно я вспомнил о дурацких фотографиях меня и Итана, которые висели на дверце холодильника, о том, что дверь в мою комнату широко распахнута, открывая обзор на доисторический постер Super Smash Bros., о существовании которого я давно забыл.
Я внезапно так растерялся, что мне захотелось, чтобы в комнату вошли родители и прервали нас.
– Может, посмотрим фильм? – предложил я.
– Да, давай.
Я взглянул на диски, прикидывая, что мы можем посмотреть, и повернулся к Пеппер с ухмылкой на лице.
– «Дрянные девчонки»?
Пеппер посмотрела на меня, словно подумала, что я шучу.
– Не смейся, но я просто обожаю этот фильм.
Я уже тянул руку к этому диску.
– Да, я знаю. Отсылок к «Дрянным девчонкам» в аккаунте «Высшей лиги бургеров» гораздо больше, чем упоминаний самих бургеров.
– Я не постоянный менеджер по социальным сетям, я классный менеджер по социальным сетям, – сказала Пеппер, плюхаясь на диван.
– Ты уже думала о том, чем хочешь заняться? Когда мы наконец выйдем на свободу из Стоун Холла?
Пеппер откусила большой кусок от сэндвича и сморщила нос в ответ.
– Нет. Боже. Это мой ночной кошмар.
– Да, это уж точно.
Я сел рядом с ней, получилось немного ближе, чем я планировал, но Пеппер не отодвинулась, поэтому и я этого делать не стал.
– Будем ли мы когда-нибудь вспоминать старые добрые деньки в «Твиттере»? – спросила она. – Может, это лучшее время нашей жизни?
Мы оба откинулись на спинку дивана, и она повернула голову ко мне в ожидании ответа.
Я принял решение не рассказывать Пеппер ни о чем: ни о «Визле», ни о Сиалии и Волке, ни о том, что паутина нашей дружбы на самом деле гораздо сложнее, чем она может себе представить.
Потому что то, что происходило между нами сейчас – чем бы это ни было, – имело магическую силу, словно любое неверное слово может все разрушить. Пеппер смотрела мне в глаза, и это пугало меня, но в тоже время ощущалось таким простым. Обычно как минимум половина моего мозга занята неуверенностью в себе и олимпийским комплексом близнеца, но сейчас я этого не чувствовал. Только Пеппер, липкие от сэндвичей пальцы, легкие улыбки и чувство того, что то, что мы сейчас делим на двоих, представляет собой нечто большее, чем сумма того, что мы представляем по отдельности.
Возможно, это разговор о будущем. Пеппер сказала «когда-нибудь». Внезапно наступило это когда-нибудь, и одно произнесенное слово заменило собой так много вещей, о которых мы молчали, – что сейчас мы значим друг для друга намного больше, чем месяц назад, когда мы были людьми, которые могли бы едва кивнуть друг другу на выпускном и больше никогда не увидеться.
