Тут меня даже перебил какой-то лысоватый толстенький коротыш, что ради моей звонкой речи отложил в сторону здоровенную кабанью ляжку:
— А что… бывают совершенно недоступные женщины? На мой взгляд даже богини падки на золото и лесть…
— Погоди, Аквилат, девушка славно декламирует! Дай послушать!
Это подал голос сосед толстяка — миловидный пухлогубый мужчина средних лет, от него за сто шагов разило благовониями. Я продолжала…
— Так вот… мой изнывающий от неутоленной страсти поэт грозится лишить себя жизни, если Венера Земная не разгадает его намеков и не снизойдет в его пылкие объятия. Клодий готов растопить льды своей нежностью, готов излиться лавой Везувия из своих чресел… «Боже мой, что я несу это, уже явный перебор… надо закругляться, пока не у всех еще глаза округлились так же, как у Хозяйки дома»
А завершить свою рекламную акцию я решила стихами Николая Гумилева, конечно же, о самом чудесном "любовнике" — дяде Кло:
Его уста — пурпуровая рана
От лезвия, пропитанного ядом.
Печальные, сомкнувшиеся рано,
Они зовут к непознанным усладам.
И руки — бледный мрамор полнолуний,
В них ужасы неснятого проклятья,
Они ласкали девушек-колдуний
И ведали кровавые распятья.
В его душе столетние обиды,
В его душе печали без названья.
На все сады Мадонны и Киприды
Не променяет он воспоминанья.
Да, что там говорить… а говорить-то я всегда умела. Особенно читать стихи, у меня даже награды есть за участие в специальных конкурсах. Но здесь на кону была репутация хорошего в общем-то человека и моего кормильца. И я, кажется, поняла чего недоставало вдовушке, избалованной брутальными самцами…
— А сейчас Поэт прочтет Оду в честь благословенной Хозяйки этого дома.
И что вы думаете — Клодий вышел вперед, опираясь на свою тросточку и стал читать свою оду. Ох, надо было видеть, как на все это действо реагировала почтенная матрона. Сейчас перед ней был истинный страдалец, раненый в боях за любовь, хромой отверженный мученик, почти нищий искатель женской ласки. Кажется, у Оливии не было детей… и облик вот такого жалкого и беззащитного тщедушного мужчинки ее чрезвычайно растрогал. А как известно, сильные и волевые женщины обожают брать под свою опеку таких вот с виду забитых и робких словоблудов.
Поначалу голос Клодия немного дрожал, но все-таки какой-то поэтический талант у парня имелся. По ходу чтения глаза Клодия засверкали, тон возвысился до сводов атриума и вся фигура мужчины словно выросла и окрепла. Оливия сидела румяная, пышная грудь ее бурно вздымалась под зеленым полотном, яркие губы маняще раскрылись…
— Оливия! Души моей царица!
Забудь дела давно минувших дней…
Кто ты была — какого храма жрица?
И кто достоин был любви твоей?
И в том же духе и бла-бла-бла… Я уж не знаю — плохи ли хороши были эти стихи, но Клодий простонал их с чувством, с толком и с расстановкой. И попал в цель. Прямо в пресыщенное сенаторами и гладиаторами женское сердце…
Когда Клодий поклонился «недоступной» и уронил, наконец, свое худосочное седалище на ложе, раздались довольно шумные аплодисменты. Оливия многообещающе улыбалась, вытирая жирные от соуса пальцы о густые кудри молоденького смуглого раба, что встал на колени перед госпожой.
— Ты порадовал меня, Клодий, странно, что я не знала тебя раньше… Гай… тебе давно следовало нас познакомить… А эта милая девушка, что столь же смела, сколь и красноречива… Как твое имя, красавица?
— Я — Наталия…
Пухлогубый ароматный патриций немедленно вступил в беседу:
— Забавно… обычно этим именем нарекают мужчин. И ты так странно одета… Я знавал одного Наталия Плавта, он был невероятно богат и умер не так давно, не оставив не единого наследника.
— Он жил далеко от Рима, этот ваш богач? Может быть, я и ему родственницей довожусь, какой-нибудь внебрачной дочерью, чего только не бывает в жизни… и я, вовсе не против стать Хозяйкой усадьбы, как прекрасная Оливия, и всех вас я бы тоже пригласила на пир, но уж конечно, на столь изысканные кушанья мне не хватило бы ума…
Раздался одобрительный смех, кажется, окружающие оценили мои шутки и грубоватую похвалу застолью. Взгляд Оливии пробежал по мне с ног до головы.
— Почему на тебе мужская одежда? В постели ты предпочитаешь женщин?
— Э-эм, все просто, госпожа… мое бедное «деревенское» платье совершенно не подходило к столь знатному обществу. А на достойный наряд у меня просто нет денег. Потому мне и пришлось надеть самую приличную тунику Клодия, его доброта поистине безгранична. А что касается моих предпочтений в постели… я придерживаюсь традиционных взглядов, я люблю мужчин.
— Как несправедлива порой жизнь… но люди всегда могут это исправить, прекрасная Наталия, одно ваше слово и у ваших стройных ножек будет куча дорогих одежд, изготовленных самыми лучшими мастерами Рима.
И все это мне с набитым ртом говорит тот самый лысый толстячок с тремя отвисшими подбородками. Ну, ну… еще один кандидат в благодетели выискался!
— И правда… Ваши красота и ум заслуживают гораздо более изысканного покрова, чем эта старая рубаха. В шелковых тканях ваше прелестное тело станет образцом очарования и грации, я это уже вижу.
— «Ах, ты наш Кристиан Диор древнеримский… наш пухлогубый кутюрье… видит он меня в шелках… я бы, конечно, от нарядов не отказалась, но угождать за тряпки всем вашим извращениям допотопным я точно не собираюсь»
Гай Марий отчего-то нахмурился и смотрел на меня теперь исподлобья, он тоже чего-то жевал, вяло двигая «железным» подбородком. Зато как тут развеселилась Оливия, вот же бесстыжая сводня…
— Оставь свои заботы в прошлом, прелестное дитя, теперь твоя жизнь точно переменится! Я уверена, что здесь присутствует немало мужчин, готовых за твое расположение одарить тебя своим покровительством. У тебя прежде был муж?
— «Ого! Кажется, я сейчас здорово упаду в цене…»
— Увы, добрая госпожа, но муж у меня действительно был…
И это была чистая правда, хотя мы с Андреем и не расписывались официально. Так, долго и романтично встречались, пробовали жить вместе. Андрей писал романы и рассказы по мотивам любимых компьютерных игр — «стрелялок», «бродилок», «выживалок» и «умиралок». Меня это поначалу жутко раздражало, но… ради любимого человека вытерпишь и не такое. Но, когда Андрей начал писать экстравагантные стихи и таскать свои произведения на суд местному литературному сообществу… тексты у него, на мой взгляд, были весьма посредственные, а личные мои «эталоны» слишком непогрешимы — Есенин, Гумилев, Смеляков, Яшин, Симонов…
Русскую поэтическую классику Андрей вообще не воспринимал, а советскую поэзию считал насквозь прилизанной и пропагандистской. Когда наши литературные дебаты добрались до спальни, я крепко задумалась и стала остывать… Так исподволь у нас накопились взаимные претензии и через пару лет тесного общения мы решили расстаться, ну… почти друзьями.
