Гаран угрюмо посмотрел на нее поверх пачки бумаг.
— А вы пытались?
— Конечно.
— В самом деле? И насколько упорно? — сжав губы, он поднялся из-за стола. — Я не намерен тратить впустую ни время, ни силы, леди Файер. Когда вы соберетесь работать по-настоящему, дайте мне тать.
Сунув бумаги под мышку, он толкнул дверь и вышел из комнаты для допросов, оставив Файер один на один с собственным негодованием. Конечно, он был прав. Она действительно не пыталась по-настоящему. Ткнулась в их мысли, увидела, что они закрыты, и ничего не сделала, чтобы проникнуть силой. Даже не попыталась заставить посмотреть себе и лицо. Как? Неужели от нее и вправду ожидали, что и на будет сидеть и мучить и так уже ослабевших от жестокого обращения людей?
Подскочив, она побежала за Гараном. Он обнаружился в своем кабинете — сидел и с маниакальной скоростью строчил закодированное послание.
— У меня есть правила, — сказала она ему.
Он перестал писать и выжидающе поднял на нее ничего не говорящий взгляд.
— Если вы приводите мне старика-слугу, который добровольно пошел с воинами туда, куда его повели, которого никогда не судили и ни в чем не обвиняли, — говорила Файер, — я не стану вторгаться в его разум. Я буду сидеть перед ним и задавать вопросы, и если мое присутствие сделает его разговорчивей, что ж, прекрасно. Но я не буду заставлять его открывать что-то, чего он открывать не хочет. Кроме того, — добавила она, повышая голос, — я не стану вторгаться в разум тех, кого морили голодом и избивали в ваших казематах, кому отказывали в лекаре. Я не стану манипулировать пленником, с которым вы жестоко обращались.
Гаран откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди:
— Что ж, забавно! Ваша собственная власть над ними — тоже жестокое обращение, вы сами так говорили.
— Да, но моя жестокость — во благо. С вашей не так.
— Это не моя жестокость. Там не я отдаю приказы; и представления не имею, что происходит в темницах.
— Ну так если хотите, чтобы я их допрашивала, придется вам это самое представление получить.
К чести Гарана, в обращении с делийскими пленниками после этого многое переменилось, Один из самых немногословных после допроса, в котором Файер не удалось выяснить абсолютно ничего, отдельно поблагодарил ее за это.
— Никогда еще мне не было так приятно сидеть в темнице, — признался он, меланхолично пожевывая зубочистку.
— Чудесно, — проворчал Гаран, когда пленника увели. — Теперь мы прославимся своей добротой к нарушителям закона.
— Едва ли тюрьма, в которой заключенных допрашивает чудовище, способна заслужить добрую славу, — тихо отозвался Нэш. Конечно, некоторые были в восторге от ее присутствия, в таком восторге, что не заботились о том, что выбалтывали; но по большей части Нэш был прав. К ней приводили десятки, сотни шпионов, контрабандистов и воинов, которые шли угрюмо, иногда даже боролись со стражами, так что их приходилось тащить волоком. Она спрашивала их без слов. «Когда ты последний раз говорил с Мидоггом? Что он тебе сказал? Повтори каждое слово. Кого из наших шпионов он пытается переманить? Кто из наших воинов предатель?» Сделав глубокий вдох, она заставляла себя изворачиваться и давить — иногда даже угрожать. «Нет, ты снова лжешь. Еще одно лживое слово, и тебе станет больно. Ты ведь знаешь, что я могу сделать тебе больно, правда?»
Я делаю это ради Делл, снова и снова убеждала себя Файер, когда стыд и страх перед тем, что она способна на такие издевательства, вводили ее в ступор. Я делаю это, чтобы защитить Деллы от тех, кто их разрушит.
— Сдается мне, — поделился с ней пленник, пойманный за продажей Гентиану мечей и кинжалов, — что в числе король выигрывает у обоих лордов. А вам так не кажется, миледи? Известно, сколько у Мидогга на самом деле воинов?
Этот малый раз за разом высвобождался из ее хватки — в один момент он был вежлив, мил и бездумен, а через мгновение разум его стряхивал оцепенение, и он, испуганно всхлипывая при взгляде на нее, принимался бороться с кандалами на запястьях и лодыжках.
Она потянулась к его мыслям, отбрасывая его собственное пустое любопытство и стараясь выдавить реальные знания.
— Расскажите мне о Мидогге и Гентиане. Они собираются напасть летом?
— Не знаю, миледи. До меня доходили одни лишь слухи.
— Вы знаете, сколько людей у Гентиана?
— Нет, но мечей он скупает немерено.
— Это сколько? Говорите точнее.
— Я не знаю точнее, — ответил пленник, еще правдиво, но уже начиная снова высвобождаться, осознавать, где находится и что происходит. — Мне больше нечего вам сказать, — внезапно объявил он, глядя на нее широко распахнутыми глазами и начиная трястись. — Мне известно, кто вы. Я не дам вам меня использовать.
— Мне совершенно не хочется вас использовать, — устало ответила Файер, хоть на мгновение позволив себе высказать то, что накопилось в душе. Подергав оковы на запястьях, выбившийся из сил пленник со вздохом и сопением откинулся на стуле. Файер долго смотрела на него, а потом, протянув руку, сняла с головы платок, и ее волосы тяжело рассыпались по плечам. Их яркость поразила несчастного, он уставился на нее, раскрыв рот от изумления; и в это же мгновение она снова потянулась к его разуму и на этот раз с легкостью овладела им.
— Какие слухи о планах лордов до вас доходили?
— Ну, миледи, — преображенный, начал он, весело улыбаясь. — Я слышал, что лорд Мидогг хочет стать королем Делл и Пиккии, а потом на пиккийских кораблях выйти в море и найти новые земли, которые можно завоевать. Мне это один торгаш из Пиккии рассказал, миледи.
«Я совершенствуюсь, — подумала Файер. — Уже начинаю учиться дешевым, отвратительным маленьким хитростям».
Мышцы ее разума становились все более тренированными, вместе с практикой приходили сила и скорость. Ей становилось все легче — все удобнее — управлять людьми.
Но так она узнавала одни лишь расплывчатые намерения напасть когда-нибудь на что-нибудь, случайные порывы ненависти против Нэша или Бригана, иногда и против себя. Молниеносные перемены в составе союзников, который так же быстро менялся снова. Она, как и Гаран с Кларой, как и все остальные, ждала, когда же им откроется что-нибудь точное, какой-нибудь грандиозный коварный план, способный послужить призывом к действию.
Все они с одинаковым нетерпением ждали перемен. Но временами Файер просто отчаянно хотелось, чтобы ей хоть изредка позволяли на мгновение остаться в одиночестве.
Файер появилась на свет летом, и в июле наступил ее день рождения — но прошел он без особой шумихи, потому что она никому о нем не сказала. Арчер с Брокером прислали цветы, которые вызвали у Файер невольную улыбку, потому что они придумали бы что-нибудь другое, если бы только знали, какое количество придворных и горожан присылает ей цветы — постоянно, бесконечно, все больше и больше цветов — с тех пор, как два месяца назад она приехала во дворец. Ее покои вечно напоминали цветник. Она бы выбросила все эти срезанные орхидеи, лилии и изящные, длинные розы, ведь внимание ей было неинтересно, вот только ей безумно нравились цветы, нравилось жить в окружении их красоты. Оказалось, что у нее ловко получается сочетать их по оттенкам.
