– Алкивиад, Алкивиад, Алкивиад… О, какое имя, какое прекрасное имя!
– Что ты тут бормочешь всякие глупости, дурочка! – раздался рядом свистящий женский шепот. – Или впрямь спятила?! Чего замерла, как столб придорожный? Бежим!
Идомена открыла глаза и с трудом сообразила, что перед ней стоит никто иная, как Родоклея, и не просто так стоит, а дергает ее за руку, пытаясь сдвинуть с места.
– Очнись! – прошипела она. – Нет ничего более глупого для маленькой порны, чем замечтаться об этом блистательном любимчике богов! Он спас твою дурацкую жизнь не для того, чтобы тебя настигла Фирио, которая уже приближается. Бакчос не так глуп, чтобы ссориться с ней. Он и деньги этого богатенького красавчика присвоит, и с Фирио отступного возьмет. Так что бежим, если не хочешь превратиться в игрушку этой гнусной твари! Давай руку и следуй за мной!
Ужас нахлынул на Идомену. Ей уже чудилось за спиной зловонной дыханье Фирио. Она без раздумий протянула руку Родоклее – и сводня потащила ее прочь.
Афины, дом Мильтеада близ Мусейона
[25]
– Ну и как тебе понравился Крит, друг мой Панталеон? – спросил симпосиарх
[26] Мильтеад, сын Павсания, поворачиваясь на своем апоклинтре
[27] и делая знак хорошенькой аулетриде наполнить чашу гостя.
На самом деле Пантолеон, сын Пантия Омира, вовсе не был другом Мильтеаду, однако обычай требовал чествовать гостей симпосия – даже если кто-то из них тебе неприятен! – чтобы не уронить собственную честь. Рыжий, желтоглазый, сплошь усыпанный веснушками Панталеон был ему просто отвратителен Мильтеаду не только потому, что он терпеть не мог рыжих, но, главное, потому, что Панталеон явился в его дом, чтобы напомнить о старинном долге отца Мильтеада. Он умер два года, и вдруг является этот человек с полустертой восковой табличкой, на которой значится заемная запись, и требует возврата пяти талантов, якобы взятых у него Павсанием Симусом Мильтеадом незадолго до кончины!
Немалая сумма! Хоть и не разорительная, но способная изрядно опустошить сундук кого угодно, а не только Мильтеада, который и так большую часть наследства отдал на покрытие долгов отца, который просаживал состояние на петушиных боях и на поездки в Коринф, где до самых последних дней предавался распутству с изощренными коринфскими гетерами. Там он и умер – в разгар пирушки. Панталеон же был известен, как завзятый путешественник. Где-то в странствиях он и познакомился со старшим Мильтеадом. И вот вам, пожалуйста, привез эту табличку…
А правдива запись или это ловкая подделка (на что только ни горазды мошенники, а рыжие, гласит молва, мошенники все как один!), известно только отцу, который теперь блуждает себе в полях асфоделей,
[28] позабыв и родных, близких, и вообще все на свете, не только какой-то там долг!
Если бы Панталеон пришел в обычное время, Мильтеад отправил бы его восвояси, однако он с расчетом явился во время симпосия: гость – особа священная.
К тому же, физиономия этого гостя имела самое склочное выражение, и Мильтеад побоялся, что, начни он выпроваживать наглеца, тот устроит такой скандал, который надолго опорочит и самого Мильтеада, и его покойного отца, память о котором надо было уважать.
Пришлось найти ему свободное место на апоклинтре и вести вежливую беседу. Хорошо хоть, что Панталеон много повидал во время своих путешествий, и ему было, что рассказать пирующим.
– Крит? Да его теперь почти не отличить от Спарты, – рассеянно ответил Панталеон, с большим вниманием изучая соски аулетриды, которая склонилась над его киликом
[29] и осторожно наливала туда вино из большого сосуда, наполненного заранее разбавленным в кратере вином.
Обычные гости внимательно следили за цветом вина – не переусердствовал ли симпосиарх, хозяин симпосия, разводя вино водой? Не слишком ли опасается походить на какого-нибудь скифа который хлещет вино неразбавленным? Конечно, скифы – сущие дикари, однако чем больше в вине воды, тем больше оно напоминает воду… Но взгляд Панталеона так и впился в подкрашенные киноварью остренькие соски, и Мильтеад приметил, как хитон (на симпосиях гости совлекали с себя гиматии, чтобы не испачкать их едой или не залить вином) его приподнялся спереди.
«Простимо!
[30] – едва не воскликнул Мильтеад. – Теперь я знаю, как от него избавиться!»
Однако он сделал вид, будто ничего не заметил, и продолжал внимательно слушать Панталеона, который, обрадовавшись вниманию хозяина, вещал, будто заправский омилитэс на агоре:
[31]
– Государство на Крите владеет частью земли, которую нельзя передавать по наследству, критяне обедают исключительно в общественных местах, причем постоянной компанией приятелей, а когда начинается военная заварушка, эти товарищества сотрапезников вместе отправляются в бой. У них есть общественные рабы – в точности как на Спарте! – только называются не илоты, а миоиты. Поговаривают, это потомки коренных жителей, минойцев, которых поработили эллины. Мальчишки учатся в агелах – таких же школах, как в Спарте, вот только содержит агелы не государство, а богатые критяне. Все выпускники обязаны жениться, и поскорей! Браки на Крите заключаются только внутри семьи, и женщин там держат строго, очень строго. На Спарте-то своих жен предлагают гостям, особенно если нет детей или надо породу улучшить… – Тут Паталеон ухмыльнулся с особым самодовольным выражением, словно давая понять, что не раз улучшал критскую породу. Мильтеад даже бровью не повел, хотя всех рыжих считал уродами и ошибкой богов.
