– Беги! До встречи! До встречи, Идомена!
Еще несколько мгновений до него доносился гулкий топот ее торопливо улепетывающих ножек. Потом все заглушил шум, доносящийся снаружи.
Тогда Алкивиад улегся поудобней на пол, окунув висок и кудри в разлитое вино. Улыбнулся мечтательно – и закрыл глаза.
Конечно, друзья сойдут с ума от страха при виде поверженного женщиной Алкивиада… и, конечно, Алкивиад, поверженный женщиной, не оберется потом насмешек… однако только так он мог оберечь свою честь. Уж лучше прослыть побитым женщиной, чем признаться друзьям, что помог сбежать преступнице лишь потому, что ему вскружил голову аромат ее кудрей и ослепили ее влюбленные глаза!
Афины, Элевсин
Прежде чем спуститься в подземный ход, Идомена, как ни была ошеломлена, все же не забыла прихватить свою одежду и простые кожаные сандалии, брошенные за ширмой. Девушка прекрасно понимала, что далеко в своем роскошном алом наряде не уйдет!
Едва выбравшись из-под земли близ Диомейских ворот, она торопливо переоделась, запахнулась в свой плащ, а в тот, который набросил ей на плечи Алкивиад, увязала мешочек с деньгами, алый шуршащий шелк, нарядные тонкие сандалии и две самые большие свои драгоценности: черепок и карфиту с изображением Эроса-меченосца. После этого она поспешила к Дипилонским воротам, замирая на каждом шагу и вся дрожа, вспоминая свой побег с Крита.
Тогда она угодила в новую западню. Что же ждет ее теперь?!
Рассветало. Какой-то пекарь в Дипилонском предместье уже развел огонь в своей огромной печи, и Идомена была первой в этот день, кто купил у него несколько больших лепешек и тыкву-долбленку с водой.
С большого двора за стенами пекарни слышен был крик петухов, блеянье овец и крик осла.
Немного поколебавшись, Идомена робко попросила продать ей осла и добавила, что хорошо заплатит.
– Куда же ты намерена ехать на моем осле, госпожа? – удивился пекарь, глядя из-под припудренных мукой, низко нависших бровей на ее испуганное лицо и дрожащие руки, которыми она увязывала хлеб в узел.
Идомена промолчала, только слегка пожала плечами.
– От мужа бежишь, госпожа? – тихо спросил пекарь.
Идомена отпрянула. Сердце ее так и упало!
– Не бойся меня, – слабо улыбнулся пекарь. – Моя дочку ее муж-зверь чуть не до смерти забил. Я виноват… так хотел, чтобы она за него вышла! Думал, богатство будет заменой счастью. А он чуть в могилу ее не загнал! Я потом еле-еле добился для дочки свободы на агоре, взывал к народу о милости. Она вся чуть живая была, синяя с ног до головы от побоев, однако его только к уплате денежного возмещения приговорили. Он поклялся, что подозревал Эвфимию в дурных делах. Ну, все мужчины и встали на его сторону. А моя Эфимия, которая никогда не злоумышляла против супружеской верности, оболганная, со стыда убежала в Коринф, к моей сестре, которая там замужем. У нее и живет.
– Ваша дочь поступила в школу гетер? – робко спросила Идомена, которой казалось, что в Коринфе больше и нет ничего, кроме храма Афродиты и школы гетер при нем.
– Какое там! – махнул рукой пекарь. – Муж-то ее так бил, бедняжку, что все женское из нее с кровью изошло. Теперь она на мужчин и смотреть боится, где уже там в гетеры идти. Нет, она моему деверю помогает – он тоже пекарню держит у Восточных ворот, тех самых, которых еще называют Афинскими. – Он призадумался, потом сказал: – Вот что, госпожа моя… Я дам тебе осла, но не откажи – отнеси Эфимии гостинец, да на словах передай, что отец помнит ее и любит, ждет не дождется, когда она немного успокоится да воротится в Афины. Понимаю, – вздохнул пекарь, – что возможно это лишь тогда, когда этот злодей, ее бывший муж, в Аид провалится. Передай ей мои слова – и она тебе верной подругой будет.
– Я все ей передам, – прошептала Идомена. – Мне будет радостно в чужой земле обрести друзей. Вот только очень боюсь: доберусь ли в Коринф? Путь долгий, а я одна. Нет у меня ни помощника в тяготах пути, ни защитника от грабителей.
– Погоди, госпожа! – заговорщически пробормотал пекарь и, махнув подмастерью, чтобы стал к печи, вышел из лавки, однако вскоре вернулся и сообщил, что поручает девушку двум паломникам, которые направляются в Элевсин. Это его добрые знакомые, они буду ее в пути охранять, а в Элевсине после окончания обрядов найдут кого-нибудь, с кем она сможет добраться до Коринфа.
– Ты только не забудь, госпожа, – снова и снова повторял запорошенный мукой добряк, – пекарня близ Восточных ворот, а дочь мою зовут Эфимия!
Когда процессия паломников прошла сквозь Дипилонские ворота, Идомена растернно оглянулась, снова вспомнив, что точно с такой же растерянностью оглядывалась она чуть больше года назад с борта галеры на скалы Крита, не ведая, что ее ждет. Может быть, на сей раз боги окажутся к ней милосердны?..
Однако, похоже, они не обратили на эту просьбу никакого внимания! В дороге Идомена сильно простудилась – и в жару пролежала в крохотной комнатушке лесхи
[50] все те три дня и три ночи, пока элевсинцы и пришедшие в город паломники входили в ночное море, а потом приносили в жертву быка, танцевали в честь Деметры и Персефоны – и исполняли тайные обряды в Анактороне, маленьком храме, куда допускались только посвященные.
Но вот празднество закончилось, и 23 боэдромина паломники отправились в обратный путь: афиняне – в Афины, мегарцы – в Мегару, жители Эпидавра – в Эпидавр, коринфяне – в Коринф… Бывшие попутчики Идомены препоручили ее заботам паломников из Коринфа – и простились с ней, призвав на нее благословение всех олимпийских жителей.
Афины, Диомейское предместье
Какое-то время Родоклея еще слышала стоны Атамуса, потом они затихли. Наверное, мегарец не выдержал побоев… А Идомена?. Эти злодеи кричали, что она улизнула, ударив их предводителя кувшином по голове.
Родоклее померещилось, что прозвучало имя Алкивиада. Если это в самом деле был он, значит, Идомена его ранила? Экая же неблагодарная девка, ведь Алкивиад некогда спас ее от Бакчоса и Фирио!
Впрочем, какое дело Родоклее до Идомены и Алкивиада, а также до Атамуса?! Сейчас надо заботиться только о себе, ибо никто о ней больше не позаботится!
– Камнями ее! Камнями гнусную сводню! Бей поганую жабу! Ха-аха-ха! Как резво скачет! Да уж… так разогналась, что и верхом не нагонишь! Гони! Гони ее! Бей!
Родоклея металась по закоулкам Диомейского предместья. Слезы жгли ей глаза, но плакать было некогда: надо было спасаться!
Ох, напасть! Ох, беда! Матушка-Гера, превеликая супруга Зевса, спаси Родоклею, вспомни, скольких супружеских уз она сковала, скольким девушкам нашла мужей, а мужчинам – жен! И ты, госпожа златосветная Афродита, сладчайшая и распутная, помоги Родоклее… ты сама изменяла Гефесту, так вспомни, сколько супружеских сетей разорвала Родоклея, скольким женам нашла она любовников, и скольким мужам – любовниц. Сводня верно служила ложу страсти, брачной или продажной… да мыслимо ли теперь ей быть убитой кучкой распутников, многим из которых она сама приводила шлюх?!
