– Однако ты и впрямь ловка, – одобрительно кивнула Никарета. – А эта Эфимия, дочь пекаря… хороша ли она? Молода ли?
– Молода, но совсем не хороша и печальна, хотя очень добра, – вздохнула Идомена. – И она ненавидит мужчин.
– Это очень хорошо! – всплеснула руками Никарета. – В храме не хватает прислуги – женщин, которых не станут завидовать аулетридам, не будут пытаться отбить у них поклонников, а главное, не вознамерятся украдкой сбегать на рабский двор.
– На рабский двор? – озадаченно повторила Идомена. – Что это такое?
– Ну, это двор, где живут храмовые рабы, – пояснила Никарета, однако девушке почудилась некая заминка в этих словах, как если бы верховная жрица не очень желала отвечать. – Но обо всем этом ты узнаешь в свое время. А пока скажи Эфимии, чтобы, если хочет тебе служить, для начала проводила бы тебя на рынок и помогала делать покупки. Обычно аулетрид сопровождает наш евнух Титос, поскольку им без сопровождения по многолюдному торжищу шляться неприлично, да и небезопасно. Однако ты еще не аулетрида, поэтому пойдешь только со служанкой. И возвращайся завтра уже с набитым кипселом, – улыбнулась Никарета, благословляющим жестом отправляя Идомену восвояси, но вдруг всплеснула руками:
– Ох, что же это я?! Совсем забыла сказать о главном: тебе придется взять другое имя. Так ведется у нас почти с самого основания школы. Ты думаешь, меня в самом деле зовут Никаретой? Вовсе нет! Это традиция – в честь той первой Никареты, которая основала эту школу при храме Афродиты Пандемос – Афродиты Всенародной Афродиты Всем принадлежащей, Афродиты всем доступной, покровительницы продажной любви, а значит, и нас, гетер. Эта мысль и была ей внушена Афродитою. Ну, как же мы будем тебя называть, Идомена? Подумай, ведь это станет твоим именем навсегда… Но я могу подсказать тебе, как зваться. Ианта – фиолетовый цветок, Клеайо – слава, Аристодема – превосходство, Дайона – богиня, Маргаритес – жемчуг, Дорсия – газель… каждое будет тебе к лицу. Но, на мой взгляд, Ксения – гостеприимная – это самое подходящее имя для гетеры!
Девушка сосредоточенно смотрела перед собой. Тонкие пальцы ее маленьких рук шевелились, словно она перебирала имена, предложенные Никаретой, будто разноцветные камни ожерелья. Губы тоже шевелились, как будто она пробовала эти имена на вкус…
Однако Никарета ошибалась. Идомена с трудом сдерживала улыбку, а пальцы ее дрожали от волнения. Она думала о том, что судьба совершила странный поворот и вернула ее почти на ту же стезю, с которой она пыталась сойти. Была жрицей Великой Богини – вот-вот станет жрицей Афродиты Пендемос. Впрочем, разве это не одна и та же богиня? Даже любовник у них один – Дионис…
Значит, и впрямь, как говорят мудрецы, от себя не убежишь!
– Я знаю, госпожа, – быстро сказала она. – Я возьму имя Тимандры.
– Тимандра? – повторила Никарета. – Почитающая мужчину? О, это воистину наилучшее имя для гетеры! – И верховная жрица разразилась довольным смехом, думая, что, или она ничего не понимает в людях, или Алкивиад сделал Коринфской школе гетер восхитительный подарок, направив сюда эту маленькую таинственную критянку!
Коринф, Лехейская гавань
Никарета ничуть не лукавила, когда сказала Тимандре, что на большом Коринфском рынке можно купить все, что угодно. Жители города и особенно его жительницы старались не пропускать ни одного базарного дня. Однако в Конринфе имелся еще один рынок, который посещали в основном части мужчины, и Никарета, которая бывала там частенько, уже привыкла, что порою оказывалась единственной женщиной среди покупателей здесь – на невольничьем рынке в Лехейской гавани.
Рынок этот был достаточно большой, однако, рассказывали, что все же не шел ни в какое сравнение с теми, которые находились в Самосе, Эфесе, Хиосе, Афинах или, к примеру, в Делосе. О Делосском рабском рынке ходили легенды, однако Никарета не собиралась тратить лишние деньги, чтобы съездить туда. Все, что ей было нужно, она находила и в Коринфе!
Верховная жрица обращалась там к одному и тому же поставщику, который отлично знал, что ей нужно, и загодя выбирал для нее товар, чтобы многоуважаемой даме не приходилось попусту бродить в толпе, разглядывая людей, одни из которых были погружены в оцепенение, понимая, что у них нет никакой надежды обрести свободу, а другие напоминали диких зверей, готовых укусить всякого, кто к ним подойдет.
Никарета бывала на рынке в Лехейоне
[54] так много раз, что все знала наизусть, и теперь без всякого интереса отводила глаза от стоявших на возвышенности людей с ногами, испачканными мелом или белой краской: это были обычные невольники, – в венках из сухих веток на головах: признаком военнопленного, или в колпаках: они означали, что эти рабы могут быть опасными, продавец за них не ручался.
Поскольку сейчас в Аттике войны не велись – однако надолго ли, никто не знал, учитывая, что Афины намеревались снарядить большой поход в Тринакрию, – рабов с сухими венками почти не оказалось, а те, кого можно было заметить, явно были перепроданы своим прежним хозяином или просто возращены за дурное поведение, за непослушание, за строптивость, и это заранее настораживало будущих покупателей. Ведь если человек расстается с рабом, значит, это плохой раб, так зачем же его покупать и принимать на себя ненужные хлопоты? Никарета знала, что иногда бывшие военнопленные так и умирали, странствуя от одного невольничьего рынка к другому, а иногда торговцы их просто убивали, чтобы избавиться от расходов на содержание товара, который все равно не продать.
Нынче на рынке больше всего оказалось рабов с белыми отметинами на ногах. Торговцы заранее запасались мелом перед тем, как выставить свой товар.
Откуда же этот товар брался? Да отовсюду. Никарета знала, что ни один человек не мог быть спокоен за свою свободу: он мог угодить в список несостоятельных должников – и быть проданным для покрытия этого долга или продать кого-то из членов своей семьи (многодетные родители иногда спасались, продавая детей… правда, в счет шли только здоровые и красивые дети, а таких у бедняков было немного). Продавали также детей, родившихся у рабов и не нужных хозяевам, или похищенных детей. Финикийцы, например, до сих пор промышляли пиратством и захватом людей, которых тут же продавали своим подельникам-эллинам, из числа тех, которым наплевать было на то, что они везут на рабский рынок своих же соотечественников, а не захваченных чужеземцев из Вифинии, Понта, Фригии, Лидии, Галатии, Пафлагонии, Фракии, или жителей Сирии, Египта, Эфиопии или вовсе сарацин
[55]! Можно было увидеть на невольничьем рынке и метэков (иноземцев, поселившихся в Аттике) или вольноотпущенных рабов. Порой те и другие норовили выдавать себя за свободных граждан и пользоваться их правами, например, присваивать к своему имени имена отца и деда или названия каких-то городов Аттики, в которых якобы родились. Если метэки бывали пойманы на этом или чем-то подобном, то у них отбирали все нажитое, наказывали плетьми и продавали в рабство.
