– Иди ко мне и покажи, на что способен!
Тот недоверчиво улыбнулся, и Никарета добавила в голос суровости:
– Немедленно овладей мной и постарайся доставить мне удовольствие! Вслед за ним это проделает каждый!
Юноша повиновался, но не в силах был себя сдерживать и извергся слишком быстро – Никарета едва начала горячиться.
Впрочем, она не сердилась, ибо заранее знала, что так и произойдет: юнцы давно не знали женской плоти, а секретам сдерживать свой пыл они, конечно, обучены не были. К тому же, она нарочно отодвигала свое наслаждение, предвкушая особенное удовольствие. Второй оказался подобен первому, третий продержался дольше, однако, обнимая молоденького эфиопа, Никарета дала себе волю и получила желаемое. Ей было приятно пустить именно с ним в ход некоторые особые уловки, на которые была когда-то горазда знаменитая афинянка Кимоун, и она обрадовалась, увидев, с каким восторгом смотрели на нее эти синие глаза.
«Конечно, он будет жить отдельно, – снова подумала Никарета, тая мечтательную улыбку. – И поближе к выходу из рабского двора!»
После этого, поднявшись и оправив одежду, верховная жрица выглянула из шатра.
Зенон находился в дальнем конце фрактиса, однако Никарета не сомневалась, что он оказался там только сейчас, а все это время подслушивал и поглядывал за тем, как она испытывает рабов. Впрочем, Никарета ничуть не сердилась. Не все ли ей равно, что о ней подумает этот старый распутник! Все, что она делает, она делает ради процветания главного коринфского храма храма и школы гетер!
Титос подремывал, сидя в тени навеса, однако немедленно поднялся, подошел к верховной жрице – и снисходительно улыбнулся, видя ее довольную улыбку.
Никарета велела дать рабам эксомиды и набедренные повязки. Теперь Титосу предстояло заплатить за покупку и отвести всех в храм Афродиты. Поблагодарив Зенона, верховная жрица уже отправилась через фрактис к своему форео, как вдруг ощутила на себе чей-то взгляд – острый, как прикосновение.
Повернула голову и встретилась с черными глазами еще одного раба. Он был худ, изможден, бедра прикрывала какая-то тряпка, иссиня-черные волосы, хоть и чистые (Зенон никогда не выставлял на продажу немытый товар!), не были уложены, а беспорядочно падали на плечи, однако его глаза, окруженные необычайно длинными, загнутыми ресницами, способны были, как говорят коринфяне, приманить и птицу, и женщину.
Эти глаза, чудилось, обладают особой властью, их взгляд оцепенял и волновал одновременно. Никарете стало не по себе, такое желание вдруг овладело ею. И это после того, что она только приняла четырех мужчин!
– Почему ты не показал мне этого раба? – спросила она Зенона. – Кто он, финикиец?
– Сириец, – покачал тот головой. – Красивый юнец, но тебе бы он не понравился, госпожа.
– А что, – усмехнулась Никарета, – он лжив, как финикиец, а заодно бестолков, как тринакриец, и свиреп, как скиф?
– Куда хуже! Смотри!
Зенон сдернул тряпку с бедер раба, и Никарета даже отпрянула: гениталии у того были выжжены…
Ей вмиг вспомнилась одна из комедий Аристофана, где герой при виде избитого раба восклицает: «Несчастный бедняк, что с твоей кожей?! Не напала ли на твою поясницу и не изборонила ли тебе спину целая армия дикобразов?»
А что написал бы Аристофан при виде этого кошмарного зрелища?!
– Кто это сделал с тобой?! – воскликнула Никарета в ужасе.
В черных глазах раба сверкнула молния, и он выкрикнул с вызовом:
– Я сам принес себя в жертву своему богу!
Вожделение Никареты растаяло мгновенно, так тает лед, привезенный с вершин Акрокоринфа,
[58] на рыночных прилавках, залитых солнцем. Теперь она чувствовала к этому человеку только отвращение, ибо знала: такому страшному истязанию подвергают себя лишь самые убежденные поборники однополой любви, те, кто приносит свою мужественность в жертву страшным заморским божествам. Она кое-что слышала о Молохе и Ваале – и сейчас брезгливо передернулась.
– Я не купила бы тебя, даже если мне нужен был евнух для того, чтобы ведать наказаниями в школе гетер! – с отвращением бросила она.
– Тем более, что этот раб уже куплен, – раздался позади голос, и Никарета, обернувшись, увидела очень высокого и красивого мужчину с темно-русыми волосами и ясными серыми глазами, одетого в гиматий цвета охры с черным узором по подолу.
Лицо мужчины было из тех, что привело бы отчаяние скульптора замкнутостью выражения, словно он хотел во что бы то ни стало хотел сохранить себя в тайне от мира, однако Никарета, которая была очень чувствительна к сочетаниям цветов, чуть не скрипнула зубами при виде его одежды.
Цвет охры – и серые глаза! И темно-русые волосы! Что за нелепость! Этому человеку следует носить серое, синее, зеленое, черное или белое, но только не красное или коричневое! И у него есть деньги, достаточно денег, чтобы заказывать одеяния из самых дорогих и наилучших тканей. Да и вкус есть! Вот только его характер…
– Привет тебе, верховная жрица! – проговорил с поклоном этот человек. – Ты все так же красива, как в те времена, когда тебя звали просто Кимоун и ты сводила с ума всех афинян. Вижу, ты и теперь шагу не можешь ступить без того, чтобы какой-нибудь мужчина не обезумел от вожделения!
И он чуть заметно потянул ноздрями, показывая, что чует исходящей от Никареты запах четырежды излитого в нее мужского семени. И оба они вмиг вспомнили тот день много лет назад, когда некий неопытный, юный эфеб пришел к знаменитой и изощренной афинской гетере, чтобы получить у нее первый урок любви.
– Хорес! – улыбнулась Никарета в ответ на его улыбку. – Бесконечно рада тебя видеть! Значит, ты вернулся в Коринф… Но зачем ты купил этого опоганивший себя раба? Ведь ты счастливо женат, сколь я помню?
– Да, я женат, – ответил мужчина, и Никарета вмиг уловила холодок в его голосе. – Благодаря тебе.
И он отвесил легкий поклон.
– Конечно, ведь это моя старинная знакомая, афинская сваха Родоклея, нашла тебе два года назад твою Алепо! – гордо сказала Никарета и тотчас спросила с беспокойством: – Надеюсь, супруга здорова?
– Разумеется, она здорова, – пожал плечами Хорес. – А что с ней могло произойти? Или ты задаешь такой вопрос, потому что я купил этого раба? О нет, благодаря моему сводному брату я чувствую отвращение ко всем красавчикам мужского пола!
– Ты и сам красавчик, Хорес, – усмехнулась Никарета. – Очень жаль, если ты до сих пор этого не понял. Тебе недостает уверенности в себе. Ты не тень своего брата – ты и сам источаешь свет.
– О мудрая Никарета… – ласково проговорил Хорес. – Спасибо тебе. Надеюсь, всех своих воспитанниц ты наделяешь такой же мудростью. А что касается этого раба, я купил его потому, что мне нужен граматеас,
[59] хорошо знающий сирийский язык. Один путешественник привез мне великолепные труды о сирийских богах. Глиняных табличек очень много, мне пришлось отвести для них отдельную комнату в доме. Я намерен поселить там этого раба, чтобы он мог спокойно все перевести и переписать.
