Тимандра испустила вопль, увидев, что белая одежда Титоса окрасилась кровью и он со стоном пошатнулся. В то же мгновение Сардор высвободил руку, вскочил – и кинулся было наутек, однако Титос, который уже начал было падать, последним усилием удержался на ногах, снова взмахнул своей длинным кнутом – и захлестнул им горло Сардора.
Голова его запрокинулась, ужасный хрип вырвался изо рта – и тело сирийца распростерлось на земле, а рядом с ним тяжело рухнул Титос.
– О боги! – закричала Тимандра, бросаясь к нему. – Люди, помогите! Титос, Титос! Дай я перевяжу тебя!
Она скомкала край хитона Титоса и прижала к ране, пытаясь остановить кровь.
– Ничего, ничего, – выдохнул евнух, и кровавая пена выступила на его губах. – Я побаивался этого сирийца… Еще там, на рынке, когда верховная жрица произнесла твое имя, его всего так и перекосило. Мне это показалось странным, а потом, когда нынче он пришел за тобой и вдруг исчез… он боялся, что ты узнаешь его и убежишь, теперь я понимаю. Ты знала его раньше?
– Из-за него я покинула Крит, – кивнула Тимандра. – Он пригрозил убить меня, и если бы не ты… О Титос, Титос, я всегда побаивалась тебя, а ты спас мне жизнь! Да что же это никто не идет?! Люди! Помогите!
– Не надо, поздно… – выдохнул Титос и затих.
Тимандра приподняла его голову, звала, тормошила, однако на нее смотрели мертвые глаза.
Девушка в ужасе закричала и бросилась вверх по ступенькам – обратно в храм.
Коринф, агора
Слухи о великолепии Коринфа, конечно, доходили до Родоклеи, и они были правдивы: город, лежащий между двумя бухтами, Лехейской и Корнхейской, между двумя морями, Эгейским и Ионическим, у подножия Акрокоринфа, не зря славился двумя своими портами и красивейшими зданиями. По легенде, Афродита, которой Гермес в знак любви подарил некогда Акрокоринф, особенно любила эти места… собственно, потому там и было больше жриц Афродиты, проще говоря – женщин, дарящих (разумеется, за деньги!) любовь, чем в каком-то другом городе Эллады.
Однако Родоклея не замечала красот Коринфа, не могла вспомнить ничего, что слышала о славе его минувших или нынешних дней: она была настолько измучена, что еле тащилась, цепляясь за руку Фирио, и проклинала тот день, когда бывшая надсмотрщица пирейского диктериона спасла жизнь несчастной афинской сводни. Лучше бы ее тогда убил камень, попавший в голову! Смерть – это лишь мгновение, а тяготы пути из Афин в Коринф казались Родоклее то муками Тантала, обреченного на голод и жажду рядом с пищей и водой (деньги у странниц давно кончились, и они могли только завистливо взирать на еду, выставленную в окнах лавок или разложенную прямо на циновках, брошенных на землю… правда, Фирио довольно ловко умела красть, однако делилась она с Родоклеей только жалкими остатками своей трапезы), то истинным Сизифовым трудом. Стоило им с Фирио «вкатить камень в гору» – нащупать след Идомены (как тогда, в пекарне близ Дипилонских ворот, или потом, в лесхе Элевсина, где еще помнили разболевшуюся девушку с необыкновенно прекрасными вьющимися волосами), как этот камень вновь скатывался к подножию – след Идомены пропадал: хозяин лесхи, например, вовсе не был уверен в том, что девушка ушла в Коринф, – он был почти убежден, что та направлялась в Эпидавр, Мегару или еще в один из множества городов или селений в округе!
До Коринфа Родоклея – измученная, отощавшая, со сбитыми в кровь ногами – дошла лишь потому, что Фирио, казавшаяся неутомимой, тащила ее за собой, а когда бывшая сводня отказывалась идти и умоляла бросить ее умирать на обочине, Фирио взваливала ее на спину и продолжала неспешно, однако неостановимо шагать по большой дороге, ведущей из Элевсина в Коринф.
И в эти минуты, когда Фирио шла, согнувшись под тяжестью Родоклеи, и низко склоняясь к каменистому, ухабистому пути, она напоминала Родоклее охотничью собаку, которая взяла след дичи – и не остановится, пока не настигнет ее. Наверное, Фирио и сама не могла бы толком объяснить, ведет ее желание отомстить Идомене за побег или желание обладать ею – а главное, что она будет делать потом, когда достигнет цели. Однако спустя некоторое время, уже в Коринфе, Родоклея поняла, что Фирио обладала неким почти нечеловеческим чутьем, которое и привело ее к удаче.
Едва миновав Восточные ворота Коринфа, они увидели небольшую пекарню, из которой доносился манящий запах свежевыпеченных лепешек, и Фирио без раздумий шагнула туда, однако, лишь только она приблизилась, из окошка высунулся человек, присыпанный мукой, столь могучего сложения, что он с трудом просунул в окошко свои широченные плечи, и рявкнул:
– Идите прочь, проклятые попрошайки! Богам известно, что я добряк, но я не могу кормить всех нищих, проходящих через эти ворота, только потому, что мой дед поставил здесь пекарню!
– А не нужен ли тебе подмастерье, добрый господин? – спросила Фирио.
– Иди, иди своей дорогой, мóро!
[74] – повел белой бровью пекарь, пренебрежительно глядя на великаншу Фирио, которая по сравнению с ним и впрямь казалась не столь огромной. – Мне не нужен подмастерье, к тому же, ты до того грязен, что от твоих лапищ мои белые лепешки станут черными, а черных лепешек мои покупатели не любят!
Вслед за этими словами он извлек свои широченные плечи из окошка и исчез в глубине пекарни. Вспыльчивая Фирио схватила было камень и уже изготовилась запустить им в окошко, как вдруг Родоклея с изумлением увидела, что Фирио тут же отбросила его и довольно улыбнулась. Видимо, ей настолько польстило, что пекарь принял ее за мужчину, что она отказалась от мести!
– Ну что, тогда идем прямиком к храму Афродиты? – спросила Фирио, покосившись на измученную Родоклею. – Думаю, он вон там, откуда поднимается к небу стол света. Я что-то слышала про венец Афродиты, которые светится днем и ночью…
– У меня нет сил… – простонала Родоклея. – Я так хочу есть! Сегодня по всем городам Эллады базарный день – думаю, и на коринфской агоре полно торговцев и покупателей. Станем просить подаяния, а когда хоть немного подкрепим силы, можем добраться и до храма.
Фирио кивнула и, проворно подставив ногу пробегавшему мимо мальчишке, спросила его, как пройти к городскому рынку. Тот, до смерти перепуганный, только рукой махнул – и Фирио стремительно зашагала вперед, а Родоклея привычно влачилась сзади, еле передвигая ноги.
Вскоре они оказались в толпе людей, которые медленно двигались к агоре по узким улочкам. Здесь одна к другой лепились посудные, кожевенные, оружейные, лампадные и другие мастерские. Фирио изворчалась, пыталась обогнать неторопливо бредущих зевак, людей, однако на рыночной площади оказалось еще теснее!
К нескольким большим зданиям, где за немалые деньги размещались продавцы самых дорогих, изысканных товаров, лепились крытые повозки мелких торговцев.
Фирио и Родоклея замерли, озираясь. В самом деле, здесь оказалось не меньше народу и товаров, чем в Афинах! От ворот в разные стороны расходились горшечный, овощной, сырный, винный, хлебный, мясной, молочный и прочие ряды, а между ними сновали разносчики. Покупателей было великое множество! Среди простых горожан выделялись своей важностью домоправители и рабы из богатых домов.
