– Да, я тоже припоминаю, – перебила Никарета. – У сирийца вдруг сделался безумный вид… Но я не обратила не это внимания. А Титос, значит, это заметил и запомнил! Но откуда же этот сириец мог узнать твое имя? – насторожилась Никарета. – Ведь ты назвалась Тимандрой только здесь?
– Прости, госпожа, – виновато склонила голову девушка. – Это мое настоящее имя. Я взяла имя Идомены только в Пирее. И потом опять назвалась Тимандрой.
– Ох, что же нам делать? – заломила руки верховная жрица. – Брать новое имя? Нет, все это такая мелочь по сравнению с гибелью Титоса…
– Титос, Титос! – расплакалась Тимандра. – О боги, он был так добр ко всем нам, а я погубила его!
– Успокойся, Тимандра, – проговорила Никарета, беря ее за руку. – И перестань корить себя. Все служители храма знают, что защита аулетрид, будущих жриц Афродиты, – их священный долг, за исполнение которого они отправятся в Элизий,
[78] миновав поля асфоделей и другие пределы Аида. Думаю, сейчас Титос находится в царстве блаженных и не держит на тебя зла.
– Но, поскольку я не Титос и не нахожусь в царстве блаженных, то я держу на нее зло! Держу! – воскликнул Хорес, и Тимандра чуть ли не впервые всмотрелась в человека, который был хозяином Сардора.
Зло, сказал он? Он держат зло на Тимандру? Ну, это лукавство! Он не просто злился на Тиманду – он ненавидел ее. Эту ненависть девушка ощущала в каждом взгляде, в каждом взмахе ресниц, в каждом слове и жесте этого высокого, очень красивого сероглазого человека, который кого-то смутно напоминал Тимандре – только она никак не могла вспомнить, кого.
– Из-за этой распутной девки, которая выслужила себе своим немытым передком блестящую рекомендацию в школу гетер, я лишился раба, за которого заплатил немалые деньги! – сдавленно прорычал Хорес. – Немалые, можешь мне поверить, великая жрица! И сейчас я размышляю: а не потребовать ли мне для начала возмещения моего ущерба от храма?!
Никарета взглянула на него с таким изумлением, что с губ Хореса сорвалась ядовитая усмешка:
– О, я знаю, что каждый коринфянин предпочтет откусить себе язык, чем сказать хоть слово поперек самой ничтожной жрице храма Афродиты, а тем паче – верховной жрице! Однако же я коринфянин лишь с недавних пор, а потому решусь нарушить обычай и обратиться к архонту за разрешением нашего спора. Эта девка уверяет, будто мой раб напал на нее, и тогда Титос задушил его кнутом. Но как же тогда раб умудрился заколоть храмового евнуха, будучи уже мертвым? Задушенным? Кто знает, может быть, все обстояло совсем иначе? Может быть, мой раб и эта девка, так умело ублажавшая знатных афинян, были в сговоре? Кто знает, что они замышляли! Возможно, хотели вместе бежать, вместе ограбить меня или храм Афродиты? Конечно, я верю, что они были знакомы с давних пор, однако так ли все обстояло в прошлом, как уверяет эта Тимандра? Возможно, они вовсе не враждовали? Возможно, она сама заколола Титоса, когда тот убил ее любовника?! Ведь никого не было на площади, когда это случилось! Некому свидетельствовать в ее пользу!
– Любовника?! – взвизгнула Тимандра, и от возмущения робость, сковывавшая ее, исчезла. – Неужели господин не видел, какого раба он купил?! Как можно быть любовницей оскопленного?! Твой раб был оскоплен, и не просто оскоплен! У него были выжжены все признаки мужественности, и если Титос в детстве стал жертвой какого-то злодея, из мести превратившего его в евнуха, то Сардор сотворил это с собою сам, сам, чтобы угодить своему ужасному богу, чтобы зваться кедешим – посвященным!
– Откуда я знаю, что ты не наговариваешь на него? – сверкнул глазами Хорес, однако тут вмешалась Никарета:
– Сам сириец тогда, на невольничьем рынке, упомянул о том, что посвятил себя своему богу, и свое обожженные чресла он показала мне с огромной гордостью! Разве ты не спросил его, почему он оскоплен?
– Нет, – пожал плечами Хорес, – я был уверен, что он – жертва чьего-то злодеяния, и мне не хотелось воскрешать в нем страшные воспоминания.
– Страшные воспоминания! – зло засмеялась Тимандра. – Они не столь уж страшные для него! Сардор посвятил себя Молоху отнюдь не священнодействуя или в экстазе – он сам жаждал сделаться игрушкой для мужчин! Это не было для него унижением – это доставляло ему великое наслаждение! Я видела их совокупление с Аитоном – с тех пор я возненавидела всех мужеложцев, ибо нет ничего отвратительней, нежели возня двух самцов с искаженными страстью лицами!
Изумленная Никарета всплеснула руками.
Тимандра покосилась на нее – и вдруг осеклась. Гневное выражение исчезло с ее лица, словно было поспешно стерто мокрой тряпкой.
– Ах, прошу простить меня, господин, – пропищала девушка с нарочитым испугом. – Возможно, я оскорбила тебя? Возможно, ты и сам принадлежишь к числу любителей сеять на голом камне, как говорили у нас на Крите? Возможно, ты и сам уже оценил умение Сардора вставать на четвереньки? Тогда, высокочтимый омофилофилос,
[79] я, видимо, должна выразить свое сожаление из-за смерти твоего граматеуса?.. Но этого не будет! Я счастлива, что этой твари больше нет на свете!
Хорес шагнул к ней так стремительно, что Тимандра отшатнулась, не удержалась на ногах – и села на пол, однако продолжала смотреть на него дерзкими, яростными, ненавидящими глазами.
Хорес возвышался над ней, и ей показалось, что он не сможет сдержать ярость. Вот сейчас забудет о том, что она – аулетрида, будущая жрица Афродиты…
И вдруг Тимандра поняла, на кого так похож Хорес. На Алкивиада!
Не может быть… нет, и впрямь похож! Однако голубые глаза Алкивиада смотрели на Тимандру с ласковой насмешкой и нежностью, а серые глаза Хореса, чудилось, пронзали ее молниями. Алкивиад дважды спас ей жизнь, а Хорес, кажется, сейчас убьет бы ее своими собственными руками!
– Господин мой Евпатрид! – раздался громкий голос Никареты. – Ты в храме Афродиты, перед тобой – будущая жрица богини!
Хорес перевел дыхание, опустил руки. Вскинул голову (у Тимандры дрогнуло сердце, так знакомо было ей это движение!) и посмотрел на сжавшуюся на полу девушку с вовсе уж недосягаемой высоты.
– Будущая жрица богини? – повторил он пренебрежительно. – Видимо, совсем плохи дела у Афродиты, если она берет к себе в услужение кучку гнусно вопящего мусора!
Он резко повернулся и пошел к выходу. Мелькнула пола черной хламиды – и Хорес исчез. Какое-то время было слышно, как его сандалии отщелкивают шаги по каменным плитам, потом все стихло.
– Госпожа, почему ты не прокляла его именем Афродиты?! – взвилась с пола Тимандра. – Он оскорбил богиню!
