Когда весельчаки угомонились, Филон продолжил свой рассказ.
Многие жители Афин углядели в случившемся недоброе предзнаменование. Город вскипел – тем паче, что кто-то распустил слух, будто святотатство учинили коринфяне, желавшие задержать или сорвать экспедицию на Тринакрию. Ведь в Афинах все знали, что коринфяне готовы были поддержать Спарту и Тринакрию в надвигавшейся войне.
Однако вспыхнувший было гнев против коринфян вскоре утих, поскольку нашлись свидетели, которые сообщили: божественные фаллосы отбила компания пьяных аристократов во главе… с Асклепиадом Клинием Евпатридом! Один из граждан, Андрокл, давний неприятель Алкивиада, привел нескольких рабов и метэков, которые видели, как Алкивиад и его друзья изуродовали гермы, и донесли об этом. Они же рассказали, что эти аристократы совершали и другие кощунства: они изображали на своих попойках священные Элевсинские таинства!
Возмущение Алкивиада было таким бурным, что могло бы смыть своей волной целый город! Он потребовал немедленного суда, надеясь опровергнуть все обвинения и представить собственных свидетелей, которые удостоверили бы, что он не имеет к делу никакого касательства. Однако его противники, опасаясь, что на защиту Алкивиада выступит преданный ему флот, заявили, что лучше отложить это дело до окончания войны на Тринакрии. К тому же, кто-то очень своевременно вспомнил, что на прошлых Олимпийских играх Алкивиад блестяще победил Андрокла. Баснословно богатый Евпатрид выставил на состязания семь колесниц и занял сразу первое, второе и третье места. По существующим правилам победителем в колесничих бегах считался не возничий, а владелец упряжки. Андрокл же выставил только две упряжки, которые пришли четвертой и седьмой. После этой победы Алкивиад сделался едва ли не самым знаменитым человеком во всей Элладе, чего Андрокл долго не мог ему простить, поэтому и пытался его опорочить.
Конечно, в лицо его никто не мог обвинить в клевете, поэтому архонт и экклесия
[94] решили отложить рассмотрение дела до возвращения Алкивиада из военного похода.
Вернется с победой, словно шеломом сверкающий Гектор, – значит, обвинять его будет как-то неловко и Андроклу волей-неволей придется утихомириться. Вернется побежденным – ну, тут только ленивый не швырнет в него камень позора! Ну а падет в бою – разговоры утихнут сами собой.
Само собой, когда Филон закончил свой рассказ, за столом вспыхнул шумный спор, и симпосиарх Тритон, которому было тяжело смотреть на выражение боли, которое иногда искажало лицо всегда столь сдержанного Хореса Евпатрида, своей волею решил положить конец разговорам, унижающим его друга. Дав себе мысленно слово никогда больше не приглашать вместе Хореса и Филона, он несколько раз ударил в большое серебряное блюдо краем своего опустевшего килика, призывая к молчанию, и, когда воцарилась тишина, воскликнул:
– Друзья мои, сегодня, как известно, празднуется день встречи Афродиты и Ареса, поэтому верховная жрица школы гетер по моей просьбе прислала к нам на пир, где собрались столь сильные мужчины, истинные почитатели Ареса, трех лучших и красивейших аулетрид, будущих гетер, служительниц Афродиты, которые будут петь и танцевать для нас. Это их первое участие в симпосионе, поэтому прошу вас быть снисходительными и щедрыми. Прошу также…
– Девки?! – громогласно перебил Филон. – Ге-те-ры?! Ах, боги Олимпа! Гетеры! Да разве нам не известно, откуда взялось это слово? Наши предки, слух которых резало грубо слово «порна», начали деликатно называть их гетерами – подругами. Но это не более чем снисходительность мужчин! И она только подогревает наглость этих продажных тварей, постоянно обирающих мужчин!
– Ну, друг мой Филон, – произнес Анатолий своим мелодичным, певучим голосом, – если на то пошло, то и Даная была точно такой же продажной тварью: ведь Зевс проник к ней в виде золотого дождя, и она приняла золото как плату за любовь… Возможно, она была первой гетерой?
Гости расхохотались.
– А нимфы отдавались бесплатно! – азартно воскликнул Филон.
– Откуда ты знаешь, друг мой? – изумился Анатолий. – Разве ты имел с ними дело? Быть может, сказания просто умалчивают о том, что и нимфы брали плату с сатиров…
– Филон прав, – перебил его какой-то толстяк. – Мы, мужчины, глупые воробьи, которые легко попадают в сети женщин-птицеловов.
– Вот-вот, а они потом запекают нас в пирогах семейной жизни! – с преувеличенно-сокрушенным видом простонал Анатолий.
Грянул такой хохот, что кто-то из крепко выпивших гостей свалился с апоклинтра.
– Нет, ты меня не сбивай, Анатолий! – возопил Филон. – Как сказал поэт: «О Зевс, к чему бранить женщин? Вполне достаточно произнести само слово – женщина!» Самец есть среди всех прочих существ природы самое лучшее! Рождение же самки является ошибкой природы. И страсть мужчины к женщине – такая же ошибка природа. Истинное вожделение можно испытать только к мальчикам!
– Известен ли тебе знаменитый асклепиад
[95] Феодор из Эпидавра? – перебил неугомонный Анатолий.
– Разумеется, – ответил несколько озадаченный Филон. – Кто же его не знает?!
– Так вот слышал ли ты, как Феодор советовал лечить печальную хворь, именуемую аниканотита?
[96] Укладывать вокруг немощного хорошеньких мальчиков и девочек, а вслух читать книги будоражащего любовного содержания. То есть Феодор все же признавал некую пользу, которую приносят женщины!
– Да ведь я не страдаю аниканотитой! – выкрикнул Филон. – Пусть немощные лечатся, как хотят, а я утверждаю, что совокупление с женщиной, а тем паче брак – это поощрение гинекоратии!
[97] Лучше похоронить женщину, чем жениться на ней, ибо она губит мужчину, как море – корабль!
– И не говори, Филон! – с преувеличенно сокрушенным видом произнес Анатолий. – Я вот недавно слышал от одного знакомого мне храмового переписчика – ну знаешь, из числа тех, которые вечно все подсчитывают и записывают в расчете на то, что все эти сведения кому-нибудь понадобятся в будущем! – что, если из тридцати кораблей избегают крушения три, то из мужчин, вступивших в брак, не спасся ни один!
Хохот теперь стал воистину гомерическим, и Тритону снова пришлось вспомнить о своих обязанностях симпосиарха, чтобы утихомирить гостей, которые совсем засмеяли беднягу Филона. Конечно, Тритон отлично знал, что из трех мужчин один непременно окажется приверженцем любви к юнцам, однако на сей раз он намеренно приглашал на свой симпосион только тех, кто откровенно предпочитал женщин, и диву давался, как же он мог дать такую промашку и позвать сюда убежденного женоненавистника Филона.
