Большую часть времени верховная жрица пребывала в тоскливых размышлениях, однако все же рассказ Тритона Анаклетоса (ее бывшего любовника, к слову сказать… а впрочем, Никарете иногда казалось, что все мужчины, кого ни упомяни, побывали в числе ее любовников!) о том, как Хорес Евпатрид угадал имя маленькой танцовщицы и что из этого вышло, ее немного повеселил. Она не сомневалась, что вспышка неистовой ярости, которую вызвала у Хореса гибель его граматеуса, в чем он винил Тимандру, была усилена именно его тайным, от самого себя скрываемым желанием обладать этой загадочной маленькой критянкой.
Верховная жрица попыталась расспросить Тимандру о подробностях их встречи, однако та замкнулась в таком угрюмом молчании, что Никарета пригрозила ей поркой, упомянув, что вернуться аулетридам было приказано всем вместе, а Тимандра прибежала одна, и просто чудо, что какие-нибудь пьяные мореходы (в Коринфе всегда было полным-полно пьяных мореходов!) не изнасиловали ее до смерти. В ответ на угрозу порки Тимандра только сверкнула глазами исподлобья, но ни слова не сказала, однако Никарете даже в этом почудилась издевка.
Легко сказать – пригрозить наказанием! А кто будет наказывать? И чем?! Неужели сама верховная жрица своим кипарисовым диктисом, как делают иногда наставницы на занятиях?!
Она никак не могла найти нового евнуха, ведающего наказаниями. Тех вертлявых и жеманных кастратов, которые говорили отвратительно тонкими волосами и никак не могли решить, мужчины они или женщины, коих в изобилии можно было увидеть в портовых притонах, Никарета и на шаг не хотела подпускать ни к школе гетер. Конечно, при храмах вечно имелись приживалы – гермафродиты и евнухи, – однако все они ленивы, изнежены, бабоваты и буквально вешались на мужчин, готовые отдаваться каждому, а таких безвольных, напомаженных проститутов верховная жрица не выносила. Ей нужен был евнух, который нес бремя своего увечья с достоинством и не переставал быть мужчиной! Но где его взять?!
Никарета дошла даже до того, что постоянно наведывалась на невольничий рынок, однако понапрасну.
– Этого товара давно нет! – сообщил ей Зенон, постоянный поставщик. – Ходят слухи, что все полумужи отправились с афинянами в тринакрийский поход, вдруг вспомнив, что когда-то были мужчинами!
Да, ни одного приличного евнуха, кажется, в природе просто не осталось.
Она чувствовала, что девушки распускались, переставая бояться. И не только девушки!
Этой ночью привратник разбудил верховную жрицу, потому что какой-то невообразимо пьяный человек притащился к воротам школы – в священном храме Афродиты! – и громогласно умолял какую-то аулетриду выйти к нему на свидание. Никарета выскочила из своих покоев и босая подбежала к воротам – как раз вовремя, чтобы услышать причитания:
– Нет, ты только посмотри, Афродита, как жестока со мной эта девка! Я усыпал лестницу храма – каждую ступеньку – цветами, а она все не выходит ко мне. Я уложил прическу у наилучшего и самого дорого мастера, вылил на себя несколько флаконов благовоний, а складки моего гиматия способны удручить изысканностью даже изваяние Гермеса! Но девчонка не идет ко мне! Тимандра! Тимандра! Иди сюда, осчастливь Анатолия! Отдайся мне и, клянусь, я озолочу тебя!
Никарета лишилась дара речи. Пожалуй, эти вековые стены еще не слышали ничего подобного! Когда она, еще начиная свой путь гетеры, поселилась в Проастио Наос, Предместье Храма, где издревле жили жрицы продажной любви, ей случалось, конечно, слышать и наблюдать скандалы, которые устраивали отвергнутые обожатели той или иной красавицы под окнами ее дома, но врата храма такой пьяной глупостью никто никогда не осквернял, тем паче – аристократы вроде этого Анатолия Паисия.
И вот вам, пожалуйста!
Никарета прислушалась, пытаясь понять, не проснулся ли кто-то из аулетрид, а главное, не переполошились ли наставницы. В бытность свою гетерами они все были яростными соперницами и со временем, чем больше старели, тем сильней враждовали. Приглашение вести матиомы в школе при храме Афродиты поднимало избранных на недосягаемую для прочих гетер высоту. Здесь они могли быть уверены в своем благополучии – но, разумеется, оно впрямую зависело от благополучия и процветания школы! И сейчас, когда дела шли не слишком-то хорошо, Никарета порою слышала за спиной ехидный и недовольный шепоток наставниц, каждая из которых была убеждена, что могла бы сделаться гораздо лучшей верховной жрицей, чем нынешняя.
Возможно, зло думала Никарета. Но только коллегия храмовых жрецов могла снять с нее венец верховной жрицы! Нет, еще смерть… Но пока до того и до другого еще далеко! Пока еще не все потеряно. Если она сейчас прогонит этого молодого избалованного аристократа, который думает, что ему все на свете дозволено, даже тревожить покой служителей Афродиты Пандемос, – все и уладится. Она покажет свою власть и волю, все замолкнут, даже самые недоброжелательные наставницы, которые сейчас, небось, злорадно похихикивают, не осмеливаясь носа высунуть из своих доматио!
Никарета ринулась к воротам, около которых топтался страж, чувствовавший себя очень неуверенно и явно боявшийся прогнать Анатолия. Только храмовые жрецы были в чести у коринфян, а стражников набирали из рабов, которых за любую провинность можно было засечь плетьми или послать на городскую стену, где распинали особо опасных преступников. Понятно, что бедняга трусил и даже пикнуть не смел против разбушевавшегося гостя!
– Господин, время позднее, – сладким голосом, хотя внутри все так и кипело от злости, начала Никарета. – Отчего бы тебе не вспомнить о приличиях и не отправиться домой? Если тебе угодно пригласить на симпосий кого-то из моих аулетрид, приходи утром – и мы об этом поговорим. Ты же знаешь, правила школы дозволяют это. Думаю, мы сможем поладить…
– По-ла-дить? – заплетающимся голосом вскричал Анатолий. – Я хочу поладить с Тимандрой, а не с тобой, вредная старуха! Поладить! Ишь, разошлась! Иди вон поладь с прикованными к своим клеткам рабами, а я хочу Тимандру! И если ты ее сию же минуту не пришлешь ко мне, я… я… я тут все разнесу! Я подожгу храм! Тимандра! Тимандра! Хочу Тимандру! Хочу…
Внезапно вопли Анатолия прервались, и Никарета в полутьме разглядела какую-то высокую фигуру, которая метнулась к разошедшемуся крикуну и сильным ударом свалила его наземь. Анатолий покатился по ступенькам, наконец замер.
– Огня! – крикнула Никарета.
Страж дрожащей рукой выхватил из светца факел, освещавший внутренность двора, и подал ей.
Никарета просунула факел через звенья ворот, пытаясь разглядеть человека, который склонялся над неподвижным Анатолием.
– Пусть хранят тебя боги, господин мой, не убил ли ты его?! – шепотом позвала она, и человек, подняв голову, сверкнул на нее глазами, в которых играли злые искры:
– Не тревожься, верховная жрица, я его всего лишь успокоил. Хотелось бы приложить покрепче, чтобы он навеки забыл имя, которое тут выкрикивал, но, думаю, пока с него довольно. Однако я ему еще добавлю, если не одумается в тому времени, когда очнется!
– Благодарю тебя, друг мой, – вздохнула Никарета, которая тотчас узнала своего заступника. – С тех пор, как у меня нет Титоса, мне стало куда труднее следить за безопасностью школы и аулетрид. Стражники не ведают страха и совсем распустились. Вообрази, у одной из моих девушек пропала служанка, возможно, ее убили, и девушка волнуется. Она хотела поискать ее. И я была вынуждена призвать скифов нашего архонта, чтобы охраняли ее во время поисков на агоре! Разумеется, они ничего не узнали и ничего не нашли, ведь от стражников все разбегались. А был у нас евнух, они с Тимандрой могли бы всех потихоньку расспросить, глядишь, кое-что и узнали бы о бедной Эфимии.
