– Захочешь жить – выберешься. – Мила повернулась и пошла к дому.
Она еле волочила ноги. Боль усилилась и становилась невыносимой. Казалось, что бедное тело разваливается на куски. Мила с трудом добралась до кровати и прилегла, закутавшись в одеяло. Ее трясло, как в лихорадке. Что это – сон, явь, видение или все же действительность? Попробуй тут разберись! Всю ночь она металась в бреду, стонала от боли, не понимая, жива ли еще.
Глава 5
Когда бывает лучше умереть
Как бы ни длилась ночь, а утро неизбежно вступит в свои права. Мила проснулась усталая, разбитая и равнодушная ко всему. Она лежала с закрытыми глазами и думала о том, что именно боль не дает ей спокойно и крепко уснуть, чтобы пробудиться наконец у себя дома. Наступившее утро немного умерило физическую боль, но боль душевная полностью затмила ее чувства и желания. Результатом бесполезной, изнуряющей и изматывающей как душу, так и тело неравной борьбы с неизвестностью стала наступившая депрессия.
Мила устала бороться и сдалась. Лежала на кровати, повернувшись к бревенчатой стене, без движения и молчала. Впервые в своей жизни она утратила желание сражаться за себя, любимую. Может, потому что противник оказался слишком сильным, да к тому же невидимым? Теперь остается только ждать. Или пробуждения ото сна, или смерти. Но жить здесь, в этих жутких условиях, да еще в роли какой-то там сумасшедшей Люськи Мила отказывалась наотрез!
Депрессия поглотила ее всецело – до самозабвения, до саморазрушения. Если все идет не так, как хочет она, значит, вообще пусть никак не идет. Если Мила теряет себя, значит, рушится ее жизнь. Если она не может быть самой собой, то пусть ее не будет вовсе.
«Я – кукла, – думала Мила, и ей казалось, что даже мысли ее испытывают боль, а потому текут так медленно и вяло. – Я – кукла, которую дергают за ниточки. А кто же кукловод? Я хочу знать – кто кукловод! Кто он и где находится?.. Найду – убью!»
– Алешенька, поговори с ней, – сокрушалась старушка, немедленно выздоровевшая, стоило лишь узнать, что ее любимая Люсенька окончательно занемогла. – Иначе она совсем сойдет с ума.
«Если уже не сошла. И, похоже, уже давно, еще в детстве», – думал Алексей.
– Ты посиди тут с ней. Ее сейчас никак нельзя одну оставлять: не приведи Господи, чего удумает. Отвлеки разговорами, расскажи что-нибудь интересное. Она у меня барышня умная. Ты даже представить себе не можешь, какая умная. Иногда вот только блажит. А я пойду, куриного бульончика сварю. Надо ее как-то уговорить покушать, а то совсем ведь зачахнет, кожа да кости остались после плутаний по лесу. Ну ты иди, голубчик, иди, – подтолкнула она Алексея к кровати и вышла, прикрыв за собой дверь.
«Уходите все. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. – Неповоротливые мысли Милы настаивали на своем. Но кто их слышит? – Вы своего добились. А теперь я хочу умереть. Оставьте меня! Все!»
Алексей присел рядом на табурет. Он понятия не имел, как разговаривать с сумасшедшими. Да и надо ли с ними вообще говорить? Наверное, все-таки надо. А вдруг поможет? Не лишать же человека последней надежды?
– Они ведут себя так потому, что уверены в твоей болезни, – спокойно и тихо начал он, глядя в спину отвернувшейся девушки. – Не обижайся на них за это. Они искренне любят тебя и жалеют. Им тоже страшно. Они растеряны, напуганы, потому что боятся за тебя. Они считают тебя ненормальной, поэтому и не верят. Но они не могут вести себя по-другому, потому что ты для них – Люсенька. А бабушка тебя вообще знает с самого детства, поэтому никогда от тебя не отступится. Ты бы тоже от своих близких не отступилась. Ведь так?
Алексею вдруг показалось, что она чуть повела плечом в ответ на его слова. Чтобы хоть как-то себя подбодрить, решил поверить, что девушка прислушивается к его словам. Это вселило некоторую надежду.
– Поэтому, сколько бы ты ни доказывала, что ты – Мила Миланская, они все равно не поверят. Особенно бабушка. Потому что если ты Мила, тогда где же ее Люсенька, которую она искренне любит, жалеет и хочет оградить от неприятностей? Видимо, пока ты здесь, тебе лучше ничего никому не доказывать. Притворись, что ты – это она. Притворись не только для них, но в первую очередь для себя, чтобы разобраться во всем. Притворись для того, наконец, чтобы выжить.
«Я не хочу жить. Мне не нужна Люськина жизнь», – как эхо на слова Алексея отозвались мысли Милы.
– Все настолько серьезно, что ты себе даже представить не можешь. Ведь они и в самом деле почти поверили в твою неизлечимую болезнь. Ты понимаешь меня? Потому намерены обращаться с тобой как с сумасшедшей. А это значит, что тебя запрут в доме, чтобы ты больше не убежала и не погибла ненароком в тайге. Но будет гораздо хуже, если все решат, что ты окончательно сошла с ума, и в следующий раз, когда придут монахи-провод- ники, тебя отправят прямехонько в сумасшедший дом. Бабушка попросила меня предостеречь тебя от этого.
«Мне все равно. Пусть будет, что будет», – упрямо думала Мила.
– Сейчас ты плохо себя чувствуешь. Но это же временно. Вот поправишься, и солнышко ярче засветит, и жить тебе сразу захочется. Я это по себе знаю, потому и говорю. Я хочу, чтобы ты осознала, что я – твой друг, а также единственный человек, который тебе верит. Так помоги же и ты мне, не отвергай протянутую руку помощи. Мне тоже сложно, так как я понимаю, что вокруг тебя происходит что-то странное и непонятное, в чем следует разобраться. Но не сию же секунду, на это нужно время, дополнительная информация к размышлению. А для этого надо быть, по крайней мере, на свободе, но никак не запертой в доме, как в темнице.
«Убирайся, – мысленно говорила Мила Алексею. – Не нужны мне ни ты, ни твоя помощь».
– Пойми, держать тебя здесь в таком состоянии, когда тебе требуются врачи, никто не будет. Батюшка все равно рано или поздно настоит на том, чтобы отправить тебя в психушку. И по дороге ты не сбежишь, так как сопровождать тебя будут несколько человек. Бабушка тебе уже не поможет. Ты себе хоть немного представляешь, что такое психбольница? Если тебе сейчас, когда ты на воле, не верят твои самые близкие люди, то поверят ли врачи? Уже сам факт пребывания в психушке будет всем говорить о том, что ты и в самом деле больна. А твое истеричное поведение и фантастические рассказы о том, что ты – знаменитая Мила Миланская, только подтвердят диагноз, который они тебе поставят, признав опасной для окружающих. И ты уже никогда не выйдешь на волю.
«Пошел вон отсюда, без тебя тошно», – гнала мысленно от себя Алексея Мила, но произнести хоть слово не осталось ни сил, ни желания – апатия словно склеила ее уста.
– Но самое ужасное, что может там с тобой произойти, – это лечение, которое тебе назначат. Если до смерти не заколют, то разума ты точно лишишься. Ты не сможешь выдержать дикие крики других пациентов, свидетельствующие о том, что они еще живы, видеть пустые глаза тихих пациентов, которые для всех вокруг и для самих себя уже умерли. Ты ведь намерена до конца отстаивать свои права на Милу Миланскую, не так ли? – Алексей немного помолчал. – Ну вот видишь, – продолжил он, словно получив ответ на свой вопрос, – ты сама подписываешь себе приговор. Поэтому из психушки тебе не выбраться никогда.
