Ноги будто ватные и ей не принадлежат. Невыносимой болью вонзаются в мозг острые стрелы запоздалых мыслей: «Что я натворила?! Сама себя погубила…»
Дальнейшее Соня помнит смутно: слепящие вспышки фотоаппарата, черные после снятия отпечатков пальцы, которые никак не отмываются от краски, и впившийся в нее, словно колючка, злобный взгляд следователя, монотонно повторяющего один и тот же вопрос: «Где вы спрятали тело убитого вами мужа?»
Если разговор с пасынком вселил в душу Сони лишь легкие опасения по поводу ее невиновности, то в полиции с ней обращались уже как с преступницей. Слова следователя молотом стучали у нее в голове, словно вдалбливая в сознание провокационные мысли о признании вины, тогда как нежелающее поддаваться подсознание все еще сопротивлялось непрекращающемуся мощному напору. Но вода камень точит. И вот уже тень сомнения начинает обретать четкие очертания, притворяясь воспоминаниями, и защита слабеет.
Ну откуда Соне знать, что повторы на допросах – самое главное оружие убеждения? Особенно когда критическое мышление обвиняемого резко понижено. Служитель закона уже убедил себя в том, что она виновна, и ему остается только убедить в этом саму Соню, пока она еще не отошла от шока, вызванного арестом. И нужно торопиться, так как суд считает первые показания задержанных наиболее достоверными, как данные в состоянии волнения. После получения признательных показаний Соню из отделения уже можно спокойно отправлять в СИЗО.
Но она еще не сдается, тихо повторяя: «Это не я. Я ничего об этом не знаю, ничего плохого не совершала». А в голове все чаще всплывает пугающая мысль: «Может, я и в самом деле его убила?» Душа противится признанию в том, чего она… кажется, не совершала. Соня в изнеможении закрывает лицо руками, пытаясь спрятаться от беспощадного взгляда следователя, буравящего ее насквозь и пробивающегося к правде, которую она якобы пытается скрыть, и все чего-то требует, угрожая и обвиняя.
Внезапно перед глазами Сони все начинает плыть, кружиться, делая реальность неважной и незначительной, спасая от помешательства и пряча ее разум в темном омуте теней и шорохов, шепотов и нежных объятий, из которых так не хочется выбираться. Но ее насильно вырывают из тумана беспамятства, она чувствует едкий запах нашатыря, отворачивается, чтобы не задохнуться, и открывает глаза.
Теперь рядом с ней другой следователь. Он сочувственно смотрит на Соню удивительно добрыми и ясными глазами. Она вдруг понимает, что положение ее не так уж и плохо, здесь тоже есть нормальные люди, которые поймут, выслушают и помогут выпутаться из беды.
И она начинает рассказывать. О нелегких отношениях с мужем, которого была вынуждена покинуть, о беспокойстве за мальчиков, которым грозит смертельная опасность от пасынка, оставленного отцом без наследства. Сообщает и о гипнозе, которому подверг ее пасынок, объявив, что именно она является невольной виновницей гибели его отца, и о наличии у нее косвенного, как она сама считает, мотива для убийства мужа, и об отсутствии намерений отсудить у мальчиков половину наследства.
Соне так хочется поскорее объяснить сложившуюся ситуацию понравившемуся ей следователю и избавиться от этого жуткого состояния неопределенности, что она торопится как можно подробнее поведать обо всем, что знает, а также высказать свои мысли и предположения о случившемся. Ей даже в голову не приходит, что не стоит так откровенничать со следователем, который, по сути, является для нее процессуальным противником. Что у Сони есть конституционное право не свидетельствовать против себя и не отвечать на вопросы, которые ей кажутся опасными.
Но даже если бы она и знала подобные тонкости, как, находясь в неволе, нашла бы хорошего защитника? Помочь ей некому. И гарантий того, что предложенный адвокат не в сговоре с дознавателями, никаких. Так что попала Соня в беду, как птичка в болото: как ни пытается выбраться, то крылышки застрянут, то хвостик, то грудка.
Соня все говорит, говорит, а следователь внимательно и терпеливо слушает, фиксируя ее слова на магнитофонной пленке и оформляя протокол допроса. Она смотрит в его честные небесно-голубые глаза и верит, что он поймет как надо и примет единственно правильное решение – она невиновна!
И вот уже только клювик торчит над трясиной, а птичка все поет свою жалобную песню, не понимая, что именно тем себя и губит, и ей уже никогда не выбраться из этого болота лицемерия и обмана. Вот и головка с клювиком исчезла в болотной жиже… И не стало больше поющей птички.
– Ну что ж, мне все ясно. Советую вам все же написать чистосердечное признание.
– Зачем? – растерялась Соня, чувствуя, как от ужаса замирает душа.
– Что значит «зачем»? Чтобы срок за убийство уменьшить.
Она сидела как громом пораженная. Разве ее объяснения не разъяснили ситуацию, в которую она попала?
– Я не понимаю!
– Что ж тут непонятного? Вы же только что признались в убийстве мужа.
– Я не признавалась, – у Сони на глазах выступили слезы.
– И давайте не будем разводить сырость, хорошо? Уверяю вас: вы поступили правильно. У меня все в протоколе зафиксировано, и на магнитофонной пленке есть ваши показания. Суд ознакомится с ними, и у него не останется никаких сомнений в вашей виновности. Но я иду вам навстречу и хочу помочь. Потому и предлагаю собственноручно написать чистосердечное признание. Я могу для вас сделать даже больше – оформить явку с повинной. Суд и это учтет, и срок наказания будет еще меньше. Соглашайтесь, пока я добрый. Придет другой следователь и душу из вас вытрясет. Уж от него-то вы поблажек не дождетесь.
– Я согласна, – сказала Соня и подумала: «Все равно Федя расскажет им о трупе в саду».
Она писала и думала о том, что даже из этой патовой ситуации есть два выхода: сесть самой или дождаться пока посадят.
– Так куда вы спрятали тело убитого мужа? – спросил следователь, дочитывая ее признание.
– В саду зарыла.
– Точное место можете показать?
– Я не помню. Видимо, находилась в состоянии аффекта.
– Какие мы слова интересные знаем. Что ж, думаю, что следственный эксперимент нам не понадобится. А вот проверку показаний на месте мы проведем: нужно же найти труп. Потому что нет трупа – нет дела.
– А если в саду его не окажется?
– Поищем в другом месте.
– Вам так важно найти его, чтобы непременно посадить меня? – горько усмехнулась Соня.
– Вы напрасно иронизируете, дамочка. Я ведь могу и разозлиться.
– Извините! Нервы не выдержали.
– У всех нервы. У нас, думаете, их нет? Вы вон как оглашенные бегаете по городу с ножичками и людей убиваете, а мы должны ухитриться поймать вас да на чистую воду вывести, чтобы вы свое, заслуженное, получили.
– Я извиняюсь!
– Да вы не нервничайте так, гражданочка. Признались, скинули тяжкий груз со своих плеч, и вам теперь станет легче.
