Раз появилось новое мясо в меню, должны прийти и новые гурманы-ценители.
Кошкоподобные среднего миоцена Африки известны плохо. Самые поздние барбурофелиды Vampyrictis из Туниса и неопределённый из Кении жили 12,5–10,5 и 10–7,5 млн л. н. соответственно. Закат барбурофелид подозрительно совпадает с появлением и быстрым распространением настоящих кошек Felidae, представленных в среднем миоцене Африки не кем-нибудь, а самым что ни на есть саблезубым Machairodus размером со льва (12,5–10 Ma). Такой мог завалить и носорога, и гориллоподобного гоминоида. Отличия барбурофелид и махайродусовых заключаются в строении клыков (у первых они «кинжалозубые» – длинные и с более мелкими зубцами, а у вторых – «ятаганозубые» – короче и с очень грубыми зубцами) и конечностей (у первых они короче, что давало мощность, у вторых – длиннее, что давало выигрыш в скорости и оказалось актуальнее в более открытых ландшафтах).
Между прочим, будучи саблезубым, довольно трудно сгрызать и слизывать мясо с костей – «кинжалы» и «ятаганы» больше мешают, чем помогают. Отходов получается очень много. А где отходы, там и мусорщики!..
Всё же специализированные охотники на толстокожих копытных вряд ли часто ловили приматов. Гораздо большую проблему для наших предков составляли гиены.
В среднем миоцене в Африке появились древнейшие гиеноподобные твари. Они относились к особому семейству Percrocutidae и роду Percrocuta (14,8–9,7 млн л. н.). Судя по тому, что они найдены и в Тунисе (откуда впервые описаны как Capsatherium luciae), и в Кении (где получили название Hiperhyaena leakeyi), перкрокуты быстро расселились по африканским просторам. На тот момент это были идеальные хищники и падальщики – среднеразмерные, для гиен даже мелковатые, с гипертрофированными, короткими, толстыми и массивными нижними вторыми и третьими премолярами. Чуть позже перкрокутиды подросли – Dinocrocuta (11,2–4,5 млн л. н.) были уже большими и даже очень большими; впрочем, они известны лишь из Северной Африки, южнее Сахары не проникли, хотя в Евразии развернулись с большим успехом. Хотя перкрокутиды были похожи на гиен, по сути их можно рассматривать как огромных длинноногих тяжеловесных виверр; они были более родственны уже поминавшимся Stenoplesictidae, с каковыми иногда и объединяются.
Dinocrocuta
Наконец, в среднем миоцене появляются настоящие гиены Hyaenidae – примитивный, маленький и грацильный Protictitherium (14–7,5 млн л. н.), евразийский примитивный род крупных охотящихся гиен Lycyaena (12,5–10,5 млн л. н.), в Африке известный только из одного среднемиоценового местонахождения в Тунисе, а также средне– и крупноразмерный Hyaenictis (14–4,5 млн л. н.) – самый успешный, распространившийся от севера до юга Африки, ближайший родственник столь важных в будущем хасмапортетесов.
Появление гиен поставило крест на линии креодонтов. В среднем миоцене тех ещё хватало – три-четыре рода по-прежнему гоняли свиней, оленьков и спустившихся на землю обезьян по кустам, но дни их были сочтены. Трудно сказать, в чём конкретно креодонты уступали гиенам и кошкам – одни палеонтологи кивают на несовершенство зубной системы и позднее прорезывание постоянных зубов, которое делало их излишне хищными и не давало переключиться на всеядность, другие указывают на недоразвитые мозги, третьи грешат на слишком короткие ноги, двигающиеся только в вертикальной плоскости, не приспособленные ни для быстрого, ни для манёвренного бега, ни для древолазания, ни для сграбастывания добычи. Каждый из этих аргументов не исчерпывающ, так как синхронные хищные зачастую имели подобные же недостатки. Но в любом случае смена одних хищников на других более чем красноречива.
Та же судьба, судя по всему, постигла и амфиционид: в среднем миоцене и начале позднего известны лишь четыре их рода – Amphicyon, Afrocyon, Agnotherium и Myacyon.
Protictitherium
Конец позднего миоцена – ранний плиоцен, 7–4 млн л. н.
Маленькое замечание…
Поздний миоцен занимает время от 11,6 до 5,3 млн л. н., а ранний плиоцен – от 5,3 до 3,6 млн л. н., но рамки главы определены временем существования группы ранних австралопитеков.
Весь конец миоцена климат окрестностей Индийского океана перестраивался. В Южной Азии налаживался муссонный режим. Огромные массы воды из океана во влажный сезон проливались бесконечными дождями в прибрежных районах, после чего наступала великая сушь. Не способствовало благополучию и поднятие краёв самой Африки, не пускавших облака в центральные части континента. Впрочем, всё ещё было не так ужасно: Сахара большей частью цвела, хотя её ландшафты и были заметно более безлесными, чем в других местах.
Граница миоцена и плиоцена, как водится, ознаменовалась резким похолоданием, после которого на некоторое время наступил период относительной стабильности.
Огромные пространства стали освобождаться от лесов. В разных частях Африки этот процесс шёл не одинаково. Территории нынешней Сахары и Калахари обезлесивали быстрее, более влажная Восточная Африка была заросшей плотнее, но в любом случае с покрытием кронами 20–65 %. Понятно, что лес не в один момент заменился на открытые травянистые просторы. Раннеплиоценовые ландшафты выглядели скорее как старый заброшенный парк – бесконечные заросли кустов и низкорослых деревьев; вдоль рек росли галерейные леса, чьи кроны смыкались над водой; хватало озёр и болот.
Кроме климата, немалую роль в изменении экосистем играли, видимо, их обитатели. На богатой зелени предыдущих эпох откормились и расплодились бесчисленные слоны и носороги, халикотерии и короткошейные жирафы. Все эти исполины день за днём жевали, топтали и гадили – представьте эффект в масштабе нескольких миллионов лет! В этом смысле показательна судьба многих современных заповедников: когда в африканских национальных парках запретили охоту на слонов (а вокруг террор продолжался, так что бедным ушастикам деваться было некуда), то они в рекордные сроки съели и поломали все деревья, так что с некоторого момента пришлось вводить регулируемый отстрел! С другой стороны, когда при создании степных заповедников в СССР запрещали выпас скота, территории быстро зарастали кустами и мелколиственными деревьями – плейстоценовую копытную фауну давно извели, и только домашние коровы и лошади хоть как-то её компенсировали. Парадоксальным образом, стремление сделать «как в дикой природе» в современных условиях приводит к бо́льшим нарушениям экосистемы, чем при активном вмешательстве людей. Байка про «тонкую саморегулирующуюся» природу – просто байка. При изменении одного-двух параметров всё идёт наперекосяк, а жильцы с энтузиазмом уничтожают свою квартиру, превращая её в непригодную для обитания помойку. Именно это происходило на границе плиоцена и плейстоцена: старые травоядные с прежним энтузиазмом истребляли листву и траву, но в условиях уменьшения влажности растения уже не успевали восстанавливать биомассу.
