Они немного помолчали, потом Марк сказал:
— Теперь моя очередь. Почему тебя всё-таки уволили с CNN?
Она вздохнула.
— Так и знала, что ты об этом спросишь.
— И?
— Ну, во-первых, я самовольно поехала за тобой в бар.
— А во-вторых?
— А во-вторых, уничтожила весь отснятый там материал.
Он пристально взглянул на нее.
— Почему?
Ещё один вздох.
— Потому что у тебя, Беккер, в тот день были такие пустые глаза…
— …что ты решила, что подгадить мне все равно не удастся? — пришел Марк на выручку замявшейся на мгновение Маделин.
— Да, вроде того, — улыбнулась она, но тут же снова стала серьезной. — Вообще-то… не знаю, Беккер, ты был такой потерянный…
— Не надо, — грубо оборвал он.
— Нет, я не о том. Просто… это так знакомо мне самой. Я не могла сдать тебя из… солидарности, что ли, если хочешь.
— Ясно.
Снова повисло молчание. Марк задумчиво выводил пальцем на деревянной поверхности стола какой-то рисунок, когда почувствовал, что сидящая рядом с ним на скамье Маделин придвинулась ближе. Он вскинул голову и в тот же миг ее губы соприкоснулись с его. Они были прохладными и несли на себе вкус и запах клубники — должно быть, от коктейля, который она пила. Марк замер на несколько секунд, не зная, что делать, но вскоре взял девушку за плечи и решительно отстранил от себя.
— Мэдди…
— Молчи, — отозвалась она глухим голосом и отвернулась. Длинные волнистые пряди медного оттенка скрыли от него ее лицо.
— Дерьмо, — выругался Марк себе под нос и уже хотел снова повернуть девушку к себе, но она его опередила.
— Не парься, Беккер, — беззаботно сказала она, подняв голову и гордо выпрямившись, и одним лёгким движением заправила волосы за ухо. — Я привыкла. Для мужчин я всегда этакий «свой парень», а женщину во мне почти никто из них не видит.
Марк попытался сглотнуть образовавшийся в горле сухой комок и с трудом произнес севшим голосом:
— Мэдди, ты очень красивая. Просто я… завязал с женщинами.
Она воззрилась на него с недоверием:
— Ты что, гей?
— Боже, нет конечно! — Марк издал нервный смешок.
Мэдди расхохоталась.
— Да это же шутка года! Знаменитый бабник Марк Беккер завязал с женщинами! — ее смех внезапно прервался. — Слушай, если у тебя на меня не стоит, так прямо и сказал бы.
— Не в этом дело. — Марк устало потёр глаза. — Я попросту не хочу сейчас ни с кем связываться. Женщины слишком усложняют жизнь. Все, чего я желаю на данном этапе — это кубок Стэнли.
— Кубок не согреет тебя ночами в постели, — резонно заметила Маделин.
— Ты права. Но сейчас он — моя единственная цель и потребность.
— Да уж, на кубок Стэнли меня ещё не променивали, — усмехнулась она.
— Знаешь, что я думаю? — спросил Марк. — Мы с тобой слишком похожи, Мэдди. Прямые и честные, но только не в том, в чем следует.
Она ничего не ответила на это утверждение, но ее лицо сказало ему больше любых слов. Молча поднявшись из-за стола, Маделин предложила:
— Ну что, подкинуть тебя до дома?
— Я готов снова терпеть эту адскую колесницу только на одном условии.
— Каком?
— Мир и дружба? — Он протянул ей руку.
— Мир и дружба, — согласилась она, сжав его ладонь, и добавила:
— Вообще-то, я просто хотела узнать, как ты целуешься. И, надо сказать, твои бывшие подружки в своих многочисленных интервью желтой прессе не врут — получается у тебя это отвратительно.
Марк расхохотался и, галантно предложив ей руку, повел Маделин на парковку.
Наверное, он просто эгоистичная свинья, но он действительно нуждался в ее дружбе.
* * *
«Моя дорогая, единственная моя!
Пишу тебе эти строчки и вспоминаю нашу вчерашнюю встречу. Ты даже не знаешь, что я видел тебя, а я все не могу забыть, какая ты тогда была красивая…»
Он отложил телефон, с которого читал купленную на сайте Алисы книгу «Увидимся в полночь» и невольно задумался о том моменте, когда видел ее в последний раз.
Это были не самые приятные воспоминания. Внутри мучительно заныло, словно кто-то потянул за расстроенные нервы-струны, когда он представил ее такой, какой запомнил в тот день. Потерянной. Разбитой. Измученной. Теперь он начал понимать, что все они, каждый по-своему, заложники ситуации, корни которой уходили далеко в прошлое. И она — в том числе. В том, во что они вмешали ее, не было ее вины. Она всего лишь случайная жертва, ставшая невольным переходящим призом. Только почему она позволила все это?.. Этот вопрос беспокоил его больше всего.
Ее книга вынуждала его слишком много думать. Слишком много сравнивать. И все больше размышлять о себе самом. Вряд ли он тянул на идеального героя женских грёз.
Как, впрочем, и анонимный автор писем, которые получала главная героиня романа Эмили. На месте этого идиота он уже давно схватил бы девушку и увез куда подальше от проклятого старикашки-герцога, за которого она должна была выйти замуж в счёт уплаты карточного долга своего отца — непутёвого игрока лорда Стивенса. Но неизвестный герой предпочитал писать ей тайком, нежели действовать.
«Все чаще и острее я понимаю, какой же я трус, Эмили.»
Трудно не согласиться. Действительно трус.
Вот только сам он разве многим лучше? Прикрывшись нелепым именем, он точно также, как и этот несчастный, пишет женщине, которую не в силах отпустить, но ничего не делает, чтобы изменить в этой ситуации хоть что-то. Нет, не ему осуждать этого бедолагу.
«Я пишу тебе письма, потому что это — моя острая потребность. Она сильнее, чем нужда в еде, воде и сне. Мне, словно опий больному, необходимо говорить с тобой, пусть даже только так — односторонне. Я лелею в себе иллюзию, что это делает меня ближе к тебе. С недостойным мужчины трепетом думаю каждый раз о том, что твои пальцы касаются этого же листа бумаги, который держу в руках я сам. Хотя, может статься, ты сжигаешь мои письма, даже не вскрывая конверта. Но если и так — я не хочу этого знать. Я нуждаюсь в этом самообмане до боли, до помешательства. Потому и не оставляю тебе возможности отвечать мне, ведь если я буду знать, что ты получаешь письма, то буду ждать ответа на них, а если его не будет… наверно, я умру, моя ненаглядная. Ибо эта тонкая, как ниточка, связь с тобой — единственное, что ещё поддерживает во мне жизнь».
Любопытно. Что же такое стряслось с этим страдальцем, что он вот уже сто пятьдесят страниц кряду пишет героине письма, пропитанные безнадежностью, но не смеет ей показаться?
