Но что было хуже всего — так это преследовавшее его ощущение, что где-то здесь, в этом рое жужжащих, словно осы, слов, кроется и что-то важное, что он упускает. Оно ускользало от него, спрятавшись за стеной из жестоких фраз, о которую он бился раз за разом, но так и не смог пробраться через нее к самой сути.
С мучительным стоном он попытался скрыться от всего этого сумасшествия под подушкой, но слова-осы проникали и туда, продолжая наносить свои болезненные укусы.
Откинув эту бесполезную защиту, он резко поднялся с постели, быстро оделся и выскочил из дома в предрассветный туман. Разъедающие душу мысли тут же потянулись за ним невидимым шлейфом, напоминая о том, что нельзя спрятаться от самого себя.
Лучшее, что он мог теперь сделать — это принять все случившееся, как данность. Как естественную после проведенной операции боль. Двигаясь тенью по пустынным улицам, он повторял себе, что все пройдет. И сам себе в этом не верил.
* * *
После встречи с матерью, Макс много думал о своём детстве. Теперь, когда полностью осознал, что именно угнетало его всё время, прошедшее с тех пор, как их с Марком разлучили, многое стало более ясным. Возможно, эта холодность, которую он испытывал по отношению к брату, была той самой единственной самозащитой, выстраиваемой им помимо воли. Чувства двух маленьких мальчиков, столкнувшихся с тем, что им было невозможно осознать и объять — ввиду того, что эти ощущения были слишком острыми и болезненными — со временем переродились. Стали совершенно иными. Какими-то уродливыми и неправильными. Но теперь ни у Макса, ни у Марка не было выхода, кроме как сосуществовать с ними.
Впрочем, выбор всё же был. Попытаться поговорить, попробовать начать всё заново. Запоздало, задолжав друг другу почти три десятка лет. Усугубив всё настолько, что разобраться в этом будет слишком сложно — почти невозможно. Но ведь можно постараться. Обоим.
Только выходя на лёд, он забывал о тех демонах, что разрывали его изнутри на части. Сосредотачиваясь на игре, он отметал всё лишнее. Пусть важное — но всё же лишнее. И в эти часы был спокоен.
— Эй, Бек, не спи! — окликнул его Андрей, когда Макс выкатывался на лёд и отправлялся в рамку для очередной тренировки.
— Не понял.
Макс обернулся и сдвинул маску наверх. Дадонов, подкатившись вплотную, подбросил шайбу, подняв её со льда клюшкой, и Макс инстинктивно поймал её в ловушку.
— Ты в последние дни заторможенный какой-то.
— Есть претензии по игре?
— Никаких. Но я не об этом.
Проигнорировав первый порыв отмахнуться от Андрея, Макс пожал плечами, но ничего не ответил. Он понимал, что имеет в виду Дадонов. Наверное. Или нет?
Сам чувствовал то же, что обрисовал Андрюха. Эта заторможенность как раз и была эфемерной самозащитой. А экипировка — своего рода бронёй. Вот только они ни черта не помогали от неотступных мыслей.
— Может, по стаканчику вискаря вечером пропустим?
— А спортивный режим?
— И это говорит главный дымоход команды?
Андрей усмехнулся, давая понять, что шутит, но Макс, неожиданно начиная злиться, надел маску, тем самым заканчивая разговор. Какого чёрта он к нему лезет? У Макса всё отлично и без этих попыток нажраться и вести задушевные разговоры с теми, кому, по сути, нет никакого дела до его жизни.
Встав в рамку, Макс сосредоточился на тренировке. Но, поймав озадаченный взгляд Дадонова, испытал ещё и неловкость.
Наверное, зря он так.
В очередной раз вертя в руках мобильный, Макс старательно отгонял от себя желание набрать номер брата. Наверное, более разумным было созвониться с матерью, особенно после того, как они расстались в последний раз, но он не мог заставить себя сделать это. Зато желание услышать Марка, попытаться понять по его голосу — если он всё же ответит — есть ли хоть что-то, за что можно будет зацепиться и продолжить разговор, зашкаливало.
Откинувшись на спинку кресла, Макс бросил сотовый на стол и сложил пальцы «домиком». Было ещё то, что особенно причиняло боль, и что теперь ворвалось в мысли, возвращая ему ощущение растерянности.
Алиса.
Нет. О ней он думать не будет. По крайней мере, не сейчас. Вновь позволить себе сплести этот клубок взаимоотношений из того, что связывало его с родителями, Марком и Алисой — пожалуй, слишком рискованно. Всё когда-нибудь пройдёт. Совсем скоро. А пока у него есть, на чём сосредоточиться и за чем спрятаться.
Он решился. Ещё не понимал до конца, что решение принято, но рука сама по себе уже тянулась к мобильному. Который — будто в ответ на этот порыв — вдруг ожил, высвечивая на экране незнакомый номер. Нахмурившись, Макс взял сотовый и тупо уставился на цифры. Нехорошее предчувствие ледяной змейкой пробежало по позвоночнику. Он даже не мог понять его природы, но знал — ничего приятного не услышит, стоит только ответить на входящий вызов.
А может, снова спрятаться за выдуманными стенами, которые так умело он теперь выстраивал вокруг себя, но которые ни черта не способны были решить ни единой проблемы?
— Слушаю, — ответил он хриплым от волнения голосом, и тут же похолодел, услышав ответ:
— Максимка?
Так его называла только одна женщина из нынешнего окружения. Соседка матери, живущая напротив. Макс зажмурился и тряхнул головой, словно этот жест был способен избавить его от того, что мог услышать далее.
— Да.
— А у Тамары всё хорошо?
Он не знал, как ответить на этот вопрос. Потому что в голове — роем возникли картинки того, что могло случиться за те несколько дней, что они не виделись с матерью. Сердце ударами тяжёлого молота звучало в ушах, висках, горле. Везде — один проклятый стук сердца, от которого не скрыться.
— А почему вы спрашиваете?
— Не вижу её дня два, и в окнах свет не горит. Уехала, может, куда?
Ему бы хотелось ответить «да». И, приехав к матери, действительно убедиться, что она просто отправилась в путешествие, забыв сообщить об этом сыну. Но этот самообман не сработал бы.
— Может. Татьяна Викторовна, я приеду сейчас.
Он не стал дожидаться ответа, просто отключил связь и остался сидеть в кресле. Всего на полминуты. Всего на чёртовых тридцать секунд, по прошествии которых ему придётся встать и ехать к матери. Уже зная, что, скорее всего, он увидит.
Как ему хотелось сейчас, чтобы рядом был Марк. Чтобы он взглянул на своё «отражение» в нём и понял, что не один, но такой роскоши Макс был лишён. И как ему хотелось верить, что мама действительно уехала куда-то. И настолько же нелепо было представлять, что она, предпочитающая затворничество, способна на такое.
Поднявшись на ноги, Макс сунул сотовый в карман джинсов, так и не набрав номер брата. И искренне надеясь, что сегодня у него не будет повода сделать это по той причине, о которой сейчас, хотя бы на время дороги до дома матери, он старался не думать.
