— Она была… далёкой. Наверное, как для тебя, так и для меня. И дело совсем не в расстоянии. — Он сделал паузу, растёр ладонью лицо и снова перевёл взгляд на брата.
Он просто обязан был скрыть от Марка то, что узнал совсем недавно. Ту неприглядную правду, которая — Макс знал это — была способна вызвать у брата лишь разочарование, боль и обиду. Хотя, казалось бы, куда уж больше? Но он не желал, чтобы Марк чувствовал по отношению к их матери всё это. Её больше не было. И горстка писем из прошлого, ничего не значащих теперь, не должна была оказывать никакого влияния на их дальнейшую жизнь. Какой бы она ни была — вместе или врозь.
— Я не знаю, как у тебя сложилось с отцом, но у меня с матерью никогда не было тёплых отношений. Если тебя интересует именно то, какой она была — далёкой, замкнутой и живущей в своём мире.
Несколько мгновений Марк смотрел в одну точку на стене, не в силах ни осознать, ни поверить в то, что услышал. "Она была далёкой… Как для тебя, так и для меня." Неужели эта чужая для него женщина, в которой он не узнавал собственной матери, была и с Максом такой же?.. Посторонней. Незнакомой… Да, как ни трудно в это поверить — именно это он только что услышал от брата.
Марк с силой сжал бокал — так, что побелели костяшки пальцев и попытался проглотить вновь сдавивший горло ком. С губ сорвался смешок — нервный, горький, как вкус абсента на его языке.
— У меня не было отца, Макс. Он всегда был где-то… в пекарне, с женщинами, где угодно, но только не со мной. — С трудом выдавив из себя эти слова неровным голосом, Марк сделал глубокий вдох и едва сдержал застрявшее в горле рыдание. Хотелось кричать. Выкричать, вырыдать, выкинуть наружу всю боль, которую породили в нем слова брата. Как же он ошибался, как он не понимал…
— Господи… Макс, ты даже не представляешь, как я завидовал тебе все эти годы… — слова падали, тяжёлые, неподьемные, болезненные. — Я думал, что у тебя есть мать, что она любит тебя… Что ты обладаешь тем, чего никогда у меня не было… А выходит… — не в силах сидеть, Марк вскочил на ноги и отошёл к окну, тяжело опершись на подоконник. — Не могу поверить…
Слушая то, что говорил брат, Макс словно оцепенел. Как будто тоже не мог поверить в услышанное. Он помолчал, когда Марк быстро вскочил с места и отошёл к окну. Прошло несколько секунд, и Макс сделал то, что желал сейчас сделать больше всего — поднялся следом и встал рядом с братом, глядя на унылый полумрачный сад за окном.
— А выходит, что у нас украли почти три десятка лет. Все те годы, когда мы могли быть друг у друга. — Он снова замолчал, но слишком затягивать паузу не стал: — Помнишь, вот ту ёлку на Новый год мы наряжали в последний раз перед тем, как ты уехал? — Он указал на огромную ель, метров пятнадцать высотой. — Возились тогда весь день, какие-то табуретки тащили, чтобы до верха дотянуться. Ты тогда себе руки ободрал. — Он горько усмехнулся, бросив короткий взгляд на брата. — После этого я уже к ней не подходил. Мама особо праздники не любила. В основном меня забирали бабушка с дедом. У них было по-настоящему круто на Новый год. Тебе бы понравилось. Или там тоже было круто на Рождество? — Макс сначала говорил быстро, потом — медленно, подбирая слова. И уточнил наконец: — Я ведь вообще ничего о тебе не знаю. Так — обрывки. Того, что папа Бен пропадал в пекарне и с женщинами — в первую очередь. Я ведь тоже тебе завидовал. И всё, чего сейчас добился, наверное имею вопреки, а не благодаря.
Марк смотрел на ёлку, о которой говорил брат, и непрошенные, непролитые слезы снова застлали глаза. Он помнил это дерево. Помнил, какими счастливыми они были, когда наряжали его. Игрушек было мало… Они вешали на ёлку все, что могли найти — шишки, завёрнутые в фантики из-под конфет кусочки хлеба… Наверно, выглядело все аляповато, но главное — то, что они делали это вместе. Были вместе. И потому были счастливы, несмотря на то, что не обладали тогда тем, что у них есть сейчас. Но все это — деньги, машины, и возможность купить что угодно — похоже, не сделало по-настоящему счастливым ни его, ни Макса. Тоска о тех мальчишках, вместе украшавших ёлку, сдавила грудь.
Но ведь вот он, его брат. Стоит с ним рядом. Говорит с ним. Несмотря на все, что он сделал. И Марк вдруг понял: ещё не поздно. Никогда, пока жив, ничего не поздно.
— У меня тоже были бабушка и дедушка, — заговорил наконец Марк, — они любили меня. Наверно, я неблагодарный ублюдок, если мне этого было мало. — Он повернулся к Максу, не скрывая боли в глазах, да и не в силах был скрыть ее, даже если бы захотел, и продолжил: — А я ведь тоже все делал вопреки. Жил вопреки, играл вопреки… Все хотел доказать тебе и маме, что могу и без вас. Что чего-то стою. Чтобы она пожалела о том, что бросила меня. Чтобы ты завидовал мне… — Сердце билось натужно, отчаянно, надрывно, словно просило прекратить эту пытку, но Марк пошел до конца:
— Знаешь, а у меня ведь ничего нет, Макс. Пентхаус, машины, женщины — все не в счёт. За всю свою жизнь я так и не нашел главного — того, ради чего просто стоило бы жить. И только теперь понимаю, что самым ценным оказалось то, в ненужности чего я пытался убедить себя столько лет… — Марк снова глубоко вздохнул, набираясь сил, как перед прыжком и сказал:
— …Ты. Ты не представляешь, как мне не хватало тебя все это время. — Марк покачал головой, уставившись взглядом в подоконник, — я смотрел все твои матчи, знаешь. Только телевизионная картинка не могла мне заменить тебя настоящего. Не делала меня к тебе ближе, как ни тешь себя подобной иллюзией. — Он замолчал, не в состоянии говорить дальше, хотя сказать хотелось ещё многое, очень, очень многое…
Взгляд Макса из робкого превратился в удивлённый. Снова. Марк говорил такие слова, которые он и сам хотел сказать, просто какой-то страх — быть отвергнутым, что ли? — не давал ему этого сделать. Вновь понять, что он не нужен, что является каким-то чужеродным элементом в том, где должен был занимать своё место, будет ему не по силам.
Но брат говорил, что он нуждался в нём, что интересовался его игрой — тем немногим, что было ему доступно. И это порождало внутри что-то настолько непривычное, но в то же время закономерное, что Макс почувствовал облегчение. Теперь всё могло стать иначе, и в их силах было изменить то, что нужно было изменить уже очень давно.
— Мне тоже тебя не хватало всё это время. Хотя бы для того, чтобы накидать всякой ерунды на нашу ёлку. — Он усмехнулся и растёр шею ладонью. Просто чтобы удержаться и не сделать то, чего ему так хотелось — обнять брата. — Я даже подумывал согласиться на предложение и отправиться покорять Штаты. Но почему-то этого не сделал. Назло, наверное.
Он пожал плечами, раздумывая о том, почему и вправду тогда не уехал из Питера. То, что разделило их когда-то давно, расставило свои акценты в их жизнях. И эту самую стену он сам, Макс Беккер, лишь только укреплял, действуя на противоходе.
— И наверное, мы многое делали назло друг другу. Вынужденно, но делали ведь?
Марк невольно усмехнулся шутке брата о ёлке и скривил губы в болезненной гримасе, когда тот упомянул драфт, на который не поехал.
