— Вы что, в детстве не наигрались?! — Мэдди почти кричала в трубку, чтобы перебить шум проезжавших мимо машин, не замечая того, что голос Марка на другом конце звучит как-то странно.
— Ты о чем?
— О том, что меня встретил твой брат!
— А.
— А? И это все, что ты можешь мне сказать?
Молчание.
— Мэдди, извини…
— Слушай, Беккер, я все понимаю. Может, я не вовремя и некстати, но так и сказал бы. К чему этот розыгрыш?
— А что случилось?
— Случилось то, что завтра с утра на мне будет парочка красочных синяков, — саркастически отозвалась Мэдди.
— Что?
— Марк, ты что, пьян?
— Нет. То есть, немного…
— Понятно, я тут не к месту. Извини. Думала, что тебе будет одиноко и хреново после того, что случилось в Сочи, но, видимо, ошиблась. Дура.
— Это не так, Мэдди. Ты чудо.
— Ещё какое! В мокрых перьях.
— Черт! Где ты сейчас?
Маделин огляделась по сторонам, но не увидела ничего примечательного, кроме ряда однообразных домов. Улица, на которую она вышла, уходила далеко вдаль и казалась бесконечной. Настоящий русский размах.
— Не знаю, — сказала она растерянно.
— Как не знаешь? Ты что, ушла далеко от дома?
— Да, я так разозлилась, что сама не заметила, как и куда иду…
— Господи, Мэдди… — в тоне Марка послышалось беспокойство.
— Да не парься. Поймаю такси.
— Неприятности ты поймаешь, а не такси! Опиши мне, что ты видишь.
— Дома.
— И все?
— Много домов. Так лучше?
Ругательство, раздавшееся в трубке в ответ, было отборным, как молоко в Индиане и таким же непостижимым, как русская душа.
— У тебя есть интернет?
— Предлагаешь спросить: «Окей, Гугл, в какой я жопе?» — съехидничала Мэдди.
— Почти. Включи геолокацию.
— Господи, точно!
Она совсем забыла, что закачала в телефон оффлайн карты. Понять бы ещё, что там написано… Открыв приложение, Мэдди выдохнула с облегчением, обнаружив, что названия улиц оказались продублированы на английском.
— Проспект Энгельса, 107, — она произнесла немецкую фамилию очень мягко, чуть растягивая гласные.
Марк хмыкнул.
— Никогда не думал, что фамилия одного из основоположников марксизма может звучать так сексуально. Жди там, я скоро.
— Марк…
— Жди, — повторил он и отключился.
Что-то не давало Марку покоя. Разрозненные картинки, мельтешащие в его голове, чуть затуманенной алкоголем, но по-прежнему способной мыслить, никак не складывались в единый пазл.
«Она была далёкой…»
Да. Это было самое подходящее слово для описания матери после развода. Но Марк не мог даже представить раньше, что и для Макса она была такой же. Оставался лишь один вопрос — почему?
Ожидая Мэдди, он продолжал думать об этом. Его блуждающий взгляд упёрся в дверь маминой комнаты. Дверь, за которой могли быть ответы на его вопросы.
Подойдя ближе, Марк заколебался. Оглянулся в сторону коридора и прислушался, но Мэдди по-прежнему не было. Он взялся за ручку двери и чуть помедлил, прежде чем войти, словно был не уверен до конца, действительно ли хочет знать то, что могло его ожидать. Помотав головой, решительно толкнул дверь и оказался там, где присутствие матери чувствовалось особенно сильно.
Ее вещи — небрежно брошенная на спинку стула шаль и халат на кровати; ее духи, слабо ощущавшиеся в воздухе; ее ручка, лежащая на столе рядом с пачкой писем… на всем, что здесь было, лежал отпечаток Тамары Беккер.
Словно наяву Марк представил, как мама сидит за столом и пишет. Как расслабленно устроилась в кресле, со сканвордом, в этом потрёпанном зелёном халате…
Но на самом деле ее здесь не было. Остались только воспоминания. Воспоминания, которых у него было ничтожно мало. И сейчас он желал уловить хотя бы их тень.
Он провел рукой по шерстяной шали на стуле, словно надеялся ощутить материнское тепло, которое та хранила. Или её запах. Взгляд Марка лишь мельком скользнул по пачке писем, проследовав по лакированной поверхности стола дальше, но тут же снова вернулся к конвертам. Глаз зацепило имя адресата. Незнакомое мужское имя.
Несколько секунд он, нахмурившись, смотрел на верхний конверт, не решаясь к нему притронуться. Но зародившееся в душе подозрение заставило протянуть руку к письму.
Конверт был вскрыт.
Марк вынул письмо и пробежал его глазами. Ощутил, как от сердца отхлынула кровь, и по венам заструилась ледяная жижа.
Именно в этот момент позвонила Мэдди. Марк ответил на звонок, даже не в состоянии удивиться тому, что она звонит, когда должна быть в доме. Он с трудом понимал, что она говорит, и ронял свои реплики почти невпопад. Он был не в силах отвести глаз от строчек, колющих, как кинжалы.
Он получил свои чертовы ответы, а вместе с ними — и новую порцию боли, хотя казалось, что сильнее ударить уже невозможно, но нет — он ошибался. Вот оно, его надрывное крещендо. Разрывает, оглушает, убивает. Ему было больно так, что ломило грудь. И больно было главным образом вовсе не за себя.
Закончив разговор, он аккуратно вложил письмо обратно в конверт и вскинул голову, только теперь заметив, что уже не один. В дверях застыл Макс.
— Ты знал, — Марк не спрашивал, не обвинял, просто утверждал то, что и так было ему очевидно.
Макс ничего не ответил, да этого и не требовалось.
Возникшая тишина было такой абсолютной, что Марк слышал, как тикают старые часы на столе и как храпит в зале дед.
— Знаешь, а мне даже стало легче… отчасти, — сказал Марк. — Во всяком случае, теперь я понимаю, почему все было так… так, как было. — Он немного помолчал. — Лишь с одним я не могу примириться — с тем, как она поступила с тобой. — Марк поморщился, чувствуя, как горечь подбирается к горлу. — Лучше не буду больше ничего говорить, иначе потом об этом пожалею. — Он пошел к двери, прошел мимо Макса, потом оглянулся, чувствуя необходимость объяснить, куда идёт.
— Я скоро вернусь. Только отвезу в отель одну неугомонную задницу.
— Мэдди!
Он заметил ее у обочины. Она металась от фонаря к мусорному баку и обратно, не в силах стоять на месте от обуревающих ее то ли гнева, то ли нетерпения. А может, просто замёрзла. Как бы там ни было, это была его вина. Ещё одна. Способен ли он вообще приносить что-то хорошее?
Когда он окликнул ее, Мэдди прищурилась, оглядывая машину и водителя, потом подошла и быстро нырнула на пассажирское сиденье, со вздохом откинувшись на спинку кресла. От нее пахнуло вечерней прохладой, дождем и чем-то фруктовым. Марк готов был поклясться, что это что-то — ее любимый жевательный мармелад.
