Тяжеловесный, грузноватый Сергей при необходимости проявлял
удивительную для его габаритов скорость. Особенно тогда, когда понимал, что
следующая пуля, пущенная из пистолета с глушителем, пробьет его череп. В висках
бешено запульсировало, словно пошел ускоренный отсчет секунд, и, повинуясь
этому пульсу, он перекатился по полу, краем глаза фиксируя в темном закутке
возле двери высокий силуэт, вскочил и, в отчаянном рывке перескочив все
ступеньки, обогнул лифт и метнулся вверх по запасной лестнице.
«Первый пролет… второй… четвертый…» Ему показалось, что тень
человека с пистолетом мелькнула внизу, и Бабкин пригнулся. Однако выстрела не
последовало. Запыхавшись, он ворвался на свой этаж и заколошматил в дверь изо
всей силы, одновременно утопив кнопку звонка.
Оттолкнув в сторону Машу, открывшую ему с перепуганным
лицом, он захлопнул дверь и посмотрел в «глазок». На площадке никого не было.
– Где Костя? – рявкнул Сергей, оборачиваясь к
жене. – Где он?
– Дома… – Она побледнела. – В своей комнате.
Сережа, что случилось?!
На шум в коридор выглянул мальчик, изумленно посмотрел на
запыхавшегося Бабкина, сунувшегося в ящик, где лежал пистолет.
– Я сейчас позвоню в отделение, – уже спокойнее
сказал тот, – а вы на всякий случай не подходите к двери и окнам. Понятно?
Прежде чем Сергей успел закончить фразу, в кармане его
куртки вздрогнул и завибрировал сотовый телефон. С осторожностью, словно
опасаясь, что черный корпус может взорваться у него в руках, Бабкин вытащил его
из кармана, увидел, что номер не определился, и с нарастающим мрачным
предчувствием поднес к уху.
– Сергей, – проговорил в трубке неторопливый
мужской голос, – вы меня слушаете?
– Кто?..
– Меня просили вам передать, что не надо никому
рассказывать о том, что произошло. Держитесь подальше от милиции и от старухи.
Считайте это небольшим предупреждением.
Бабкин отнял трубку от уха, несколькими нажатиями включил
диктофонный режим.
– Вы меня внимательно слушаете? – вежливо спросил
голос.
– Очень, – чувствуя, что скулы сводит от
ненависти, подтвердил Сергей. – Еще что-нибудь интересное скажете?
– Самое главное я вам сказал. Не нужно лезть в чужую
жизнь, займитесь своей. И не будьте вы таким инициативным! Инициатива
наказуема, кому, как не вам, это знать. У вас жена красавица, сын подросток… Не
дай бог с ними что-нибудь случится. Вы же себе этого до конца жизни не
простите, правда?
– Ах ты гнида! – зарычал Сергей, не сдержавшись.
Трубка отозвалась короткими гудками.
Глава 9
Олег Борисович хохотал уже пять минут – взлаивал, гоготал,
морщил нос и раздувал щеки. На сидевшую напротив него девушку это не
производило никакого впечатления.
– Валерьянки выпей, – посоветовала она, устав
ждать, пока отец успокоится. – Придешь в себя.
– Ах ты…
Поток нецензурной брани излился из Тогоева, как до того
изливался смех. Его дочь не моргнула и глазом: к истерикам отца она успела
привыкнуть за то время, что жила у него.
– Ты! Подставить меня захотела, а?! Чего задумала?! Во
что ввязалась?! Сыщика на хвосте привела, дура!
– Ты свихнулся на том, что тебя все хотят подставить!
Ни о чем другом говорить уже не можешь. Попробуй понять, что не все постоянно
думают о том, как бы подложить тебе свинью. Папочка!
Сарказм в ее голосе охладил Олега Борисовича.
– А с сыщиком ты сам разберешься, – добавила она,
внимательно следя за отцом. – Или уже разобрался?
Тогоев застыл.
– Откуда ты знаешь?
Юле несложно было выдерживать видимость «ледяного
спокойствия», поскольку из всех способов воздействия на отца этот производил
наиболее подходящий для ее цели эффект, но тут она рассмеялась:
– Пап, ты такой предсказуемый! Вы все предсказуемые – и
ты, и он… Только тетя Марта меня пока удивляет. – Она сделала акцент на
слове «пока».
Тогоев подошел к креслу, в котором сидела дочь, опустился
перед ней на корточки, упер пухлые ладони в подлокотники. Она улыбалась, но во
взгляде ее была странная рассеянность, словно ей было все равно, что он скажет,
и даже неважно, к чему приведет их разговор.
– Юленька, ты это дело брось! Ты ведь у меня девочка
хорошая, не будешь глупости творить, правда?
По щеке Олега Борисовича сползла слезинка – последствие
недавнего истерического смеха, и дочь почти ласковым движением провела по его
лицу, стирая соленую каплю.
– Глупостей – не буду! – пообещала она. – Но
моя идея с Мартой – вовсе не глупость, папа.
Несколько секунд Тогоев смотрел на дочь темными глазами, не
моргая, как сова, пытаясь разобраться, сколько бравады в ее словах, а сколько
правды. Проблема состояла в том, что он совершенно не понимал это существо
женского пола, скалящее мелкие зубки в его кресле.
За то время, что он не видел дочь, в ней что-то изменилось –
словно разобрали механического человечка, а затем собрали его из тех же
деталей, но переставив их в другом порядке, и вместо Железного дровосека
получился железный рыцарь с забралом. Он заметил, что она стала держать спину
очень прямо, как будто напялила корсет, но это было лишь внешнее изменение.
Тогоев никогда не воспринимал женщин всерьез, считая любую бабу предназначенной
для одного – удовлетворять похоть мужчин. Но в этой, его собственной дочери,
прежде понятной и видимой насквозь, появилось что-то такое, от чего Олегу
Борисовичу становилось не по себе. Редко встречая людей, одержимых идеей,
Тогоев не знал, как с ними обращаться и чего от них ожидать.
– Зачем тебе это нужно, дура? Ты что, в тюрьму хочешь?
– Не хочу. Я туда и не попаду. А что касается причин…
Понимаешь, папочка, сначала мне банально хотелось пожить в свое удовольствие,
не выпрашивая у тебя или Марты каждую копейку. Ты знаешь, что завещание
написано на меня? Марта такая странная… она может меня ненавидеть, но при этом
считать, что деньги должны остаться в семье.
Она негромко рассмеялась и, смеясь, стала почти хорошенькой.
– Представь, для некоторых принадлежность к роду – это
не пустой звук. Так что мне повезло, что у тебя был такой замечательный дядя,
который женился именно на Марте, а не на другой женщине. Так о чем это я? А, о
причинах!
Улыбка сползла с ее лица, и вернулось прежнее, чуть
рассеянное выражение, настораживавшее Тогоева больше, чем радостный смех
дочери. Она пару раз кивнула, словно неслышно для отца разговаривая сама с собой.
– Я сказала тебе, что Марта меня ненавидит, но это
неправда. Она меня презирает. Я, видишь ли, не заслужила ее ненависти, лишь
снисходительное презрение! Даже к безмозглой старой курице, которую она
приютила, чтобы под рукой всегда был мальчик для битья, она относится с
уважением, а ко мне – нет!
