Господи, как вдруг захотелось, чтобы кто-то пожалел ее,
выслушал, сказал, что все наладится! Она была настолько растеряна, что всерьез
подумывала, не пойти ли ей за советом к старухе Конецкой, но вовремя
опомнилась. Один раз заключив сделку с чертом и потерпев убытки, глупо
надеяться, что вторая закончится иначе.
Всхлипнув, Кристина отыскала в записной книжке телефонный
номер квартиры Марты и позвонила, молясь, чтобы мать взяла трубку.
Шарк-топ-шарк-топ-шарк-топ-шарк-топ. Тапочки шваркают по
паркету, сообщая всем в квартире, что по коридору движется, хромая, грузная
пожилая женщина – по всей видимости, одна. Значит, мерзавка Лия снова
отпросилась у добросердечной Вали по своим делам.
Конецкая гневно раздула ноздри, повернула голову в сторону
двери. Та приоткрылась, будто бы под воздействием ее взгляда, и Валентина вошла
в гостиную. По лбу струился пот, волосы у корней стали мокрыми. «И все равно в
рубашке, надетой на теплую майку. Господи, что за деревенская привычка
одеваться капустой!»
– Духота! – выдохнула Мурашова, рухнув в кресло и
вытирая капли пота рукавом рубашки. – Летом мы просто сваримся.
– Летом мы будем одеваться по погоде, а не как
демонстрационный манекен из палатки черкизовского рынка. Что-то случилось? Как
ты себя чувствуешь?
– Физически – не очень, – призналась Валентина,
моргая воспаленными веками. – Да и морально… Поэтому я и пришла.
– Тогда не тяни кота за яйца и выкладывай.
– Выложу, выложу, не торопи меня.
Она выдохнула, снова провела рукой по лбу, пошевелила
губами, как человек, пытающийся подобрать нужные слова, и наконец решилась:
– Марта, помнишь, я спрашивала тебя, зачем ты привела
Юлю? Ты мне тогда не ответила.
– Я тебе ответила, что собиралась…
– Подожди, не перебивай! – с неожиданной
твердостью возразила Мурашова. – Да, ты что-то придумала в ответ, но это
была неправда. Я очень долго размышляла над тем, что происходит. И в конце
концов, кажется, поняла. Час назад мне звонила Кристина.
– Вот как?
«Никакого торжества, никакой радости. Лишь легкое удивленное
движение бровями, скорее, с неодобрительным оттенком».
– Да, и она сильно расстроена. Я не очень хорошо
поняла, что случилось. Кажется, пока ничего непоправимого, но девочка
волнуется, переживает…
– Твоей девочке – за тридцатник! – усмехнулась
Марта. – Последний раз она звонила поздравить тебя с днем рождения восемь
месяцев назад. А как хвост прищемило, значит, прибежала к мамочке?
«Отлично. Ну же, Валя, возрази мне! Начни защищать свою
ненаглядную Кристину, как ты всегда это делала. Я выдам тебе все твои аргументы
„против“, и у тебя не остается ничего, кроме жалости к заблудшей овце, которую
потрепал в ближайшем леске проголодавшийся волк. Давай, говори: „Марта, ты
ошибаешься!“»
– Марта, ты ошибаешься! – покачала головой
Мурашова. – Точнее, снова говоришь мне неправду. Ведь это твоих рук дело,
да? Это ты устроила все таким образом, что Кристине стало плохо?
– Что?! Валя…
– Не обманывай меня, пожалуйста. Ты знаешь, как это
нехорошо с твоей стороны – обманывать меня! Потому что я никогда не могу
догадаться, в чем ты соврала, а в чем сказала правду.
– Валюша…
– Нет, постой! Я хочу тебе сказать, Марта, что я знаю –
то есть нет, чувствую, что ты затеяла что-то нехорошее. Все было не просто так:
и эта бедная девочка, которую ты нещадно шпыняла, и твои встречи с Романом, у
которого ты якобы задумала купить картину… Как будто я не знаю, как ты
относишься к его творчеству! – Валентина перевела дух и закончила: – Так
вот, я хочу, чтобы ты это прекратила.
Брови Марты против ее воли полезли вверх – слишком высоко
для простого недоумения.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – не веря своим
ушам, переспросила Конецкая.
– Чтобы ты это прекратила, – твердо повторила
Валентина. – Ты думаешь, я совсем поглупела, да? Я не желаю, чтобы ты
причинила боль моей девочке ради того, чтобы она снова начала общаться со мной.
Я не хочу, чтобы она страдала!
– Ты не желаешь, ты не хочешь! – передразнила
Конецкая, не сдержавшись. – А чего ты хочешь?! Гнить одна со мной в этой
квартире?
– Вот! Значит, я была права! Ты и в самом деле что-то
затеяла!
– Ах, боже мой, Валя! Я тебя умоляю!
– Нет, ответь мне! Это твоих рук дело?! Как бы то ни
было, я не стану в этом участвовать!
Мурашова топнула больной ногой по полу, и тут же лицо ее
исказилось от боли. Глядя, как она охает, наклоняется к ноге, поглаживает
колено, Конецкая не вытерпела:
– Да! Да, моих рук дело! А вернее, моего ума и знания
людей! И не смей говорить, что не станешь в этом участвовать, – я делала
это только для тебя! Для тебя одной!
– Но я тебя не просила…
Марта горько рассмеялась:
– Если бы я ждала, пока ты меня попросишь о чем-нибудь,
боюсь, я бы уже приносила цветы к твоему надгробию. Нет, Валя, бессмысленно
дожидаться милостей от природы. У меня все было продумано…
* * *
Все было продумано. Я не имею привычки обманывать без
причины или преувеличивать, поэтому поверьте мне на слово: секунды, ровно
секунды хватило мне на то, чтобы придумать сюжет.
Я подходила к переходу перед кофейней и возле ресторана
увидела девочку в белой куртке из тех, что нынче принято называть словом
«пуховик». Она собиралась зайти внутрь, и мне в бросилось в глаза, как явно она
робела и стеснялась своей дешевенькой одежды. Я люблю разглядывать лица, а у
нее оказалось необычное лицо – незаурядное. Правда, оно требовало огранки… Но
самое занятное заключалось в том, что она представляла собой копию молодой
Кристины – тот типаж, который обожает Мансуров. Я всегда подозревала, что он
латентный гей, иначе откуда такое пристрастие к узкобедрым девочкам с
мальчишескими стрижками?
У этой девочки волосы были отросшие, довольно неопрятные,
но, помнится, я тогда подумала не о волосах, а о том, что вот оно – маленькое
чудо, которое мне требовалось.
Четыре года назад Мансуров завоевал свою Кристину, и она
забыла обо всем, кроме него: о друзьях, о матери, о той жизни, которую она вела
до замужества. Сосуд наполнился – и в нем не осталось места ни для кого, кроме
ее обожаемого мужа. Бедная моя, глупая Валентина даже не понимала, что
происходит: поначалу дочь приезжала к ней раз в неделю, затем – раз в месяц,
потом стала ограничиваться звонками. К тому моменту, когда я забрала ее к себе,
уже прекратились и звонки: Кристина придумала ссору на пустом месте и решила,
что теперь она обиделась на маму. Представляю, как радовался ее муж – он всегда
стыдился такой родственницы, как Валя. Уже за одно это я сожгла бы все его
картины без капли сожаления, хотя видит бог, среди них есть и неплохие.
