Лукас ужинает в столовой с гарднерийскими солдатами. Я пытаюсь не обращать внимания на шёпот и охи за спиной, однако в зале слишком много народу, меня узнали помощницы поварих, выглянувшие из кухни, и даже профессора поднимаются из-за длинного стола у стены, стараясь получше рассмотреть, что происходит.
Лукас оглядывает меня с головы до ног, и на его лице расцветает довольная улыбка:
– Сработало! Правда?
– Это было жестоко!
Он явно ждёт благодарности, и мои слова сбивают его с толку.
– Ты сама пришла ко мне за помощью, – напоминает он, оттаскивая меня от стола.
Я с негодованием вырываю руку из его цепких пальцев:
– Ты перестарался!
– Ты сказала, что хочешь от неё избавиться, – напоминает он. – Посмотри на себя. Вот он, твой шанс. Иди к любому профессору. Расскажи, кто на тебя напал. Её исключат, и никто не заплачет.
Мне даже не надо никуда идти. К моему ужасу, несколько преподавателей уже спешат к нам, и среди них проректор Квиллен.
– О Древнейший! – восклицает пастырь Симитри. Его чёрная мантия негодующе колышется в такт его движениям. – Эллорен… кто это сделал?
Из кухни выходят Айвен, Фернилла, Айрис, Бледдин, поварихи и их помощники. Пришли полюбоваться на избитую гарднерийку как на праздник.
– Кто на вас напал, маг Гарднер? – спрашивает проректор Квиллен.
Она пристально смотрит мне в глаза, ожидая ответа. Голова у меня кружится, всё плывёт… Надо сказать что-нибудь, прежде чем Лукас сделает это за меня.
– Я споткнулась и упала, – произношу я в наступившей тишине.
– Вы… споткнулись? – недоверчиво переспрашивает пастырь Симитри.
– Да, – развиваю я успех. – На лестнице. В Северной башне. Я такая неловкая. Я даже на кухне упала, когда пришла на работу в первый раз. Спросите их, – указываю я на выстроившихся у стены помощников поварихи.
Айвен удивлённо поднимает брови, а Айрис и Бледдин смотрят на меня раскрыв рты.
– Вас нужно показать лекарю. – Пастырь Симитри ласково берёт меня за руку. – Идёмте, я провожу вас.
Послушно следуя за профессором, я оглядываюсь на Лукаса.
Что-то безвозвратно сломалось между нами. Он поступил слишком жестоко. Вряд ли я смогу простить его.
Будто прочитав мои мысли, Лукас отвечает мне полным отвращения взглядом и уходит.
Поздно ночью, с мешком в руках, я брожу возле птичника, отыскивая на ощупь щеколду на клетке. Лекарь, конечно, помог, но левый глаз всё ещё болит, а в голове будто стучат маленькие молоточки.
– Что ты здесь делаешь? – неожиданно доносится сзади.
Айвен, едва различимый во тьме, стоит чуть поодаль с двумя вёдрами пищевых отходов.
– Краду цыплёнка, не видишь? – огрызаюсь я. – Для Ариэль.
– Для икаритки? – недоверчиво уточняет он.
– Ариэль умеет мысленно разговаривать с птицами.
Чёрный силуэт замирает. Кажется, я даже вижу зелёные глаза Айвена.
– Ты выдашь меня или оставишь в покое? – требую я ответа. – Уж выбирай поскорее.
Нахмурившись, он медленно открывает рот, будто собираясь что-то сказать, но тут же закрывает его снова, плотно сжимая губы.
– Я совершила ошибку, – признаюсь я дрожащим голосом. Во мне не осталось ни гнева, ни храбрости, один только жгучий стыд. – Я была не права. Я не хотела…
Всё. Больше не могу выговорить ни слова. Сейчас разрыдаюсь.
Айвен молчит, но взгляд его меняется – он смотрит на меня открыто, сочувственно, позабыв о привычной ненависти.
Словно предупреждая меня держаться от него подальше, Айвен качает головой, ещё минуту нерешительно оглядывает птичник и уходит.
В Северной башне Винтер сидит рядом с Ариэль и гладит подругу по голове. Ариэль безжизненно растянулась на кровати лицом к стене.
Мёртвую птицу убрали, о случившемся напоминают лишь пятна крови на полу.
Я выпускаю принесённого цыплёнка из мешка, и птица, подбежав к икаритам, взлетает на постель.
Винтер с удивлением смотрит сначала на цыплёнка, потом на меня. Её взгляд постепенно смягчается.
– Я не хотела, чтобы всё случилось так… – оправдываюсь я, присев на свою кровать.
– Я знаю, – печально вздыхая, произносит Винтер. – Знать – моё проклятие. – Она поворачивается и смотрит мне в глаза: – Ты не виновата, Эллорен Гарднер. Это всего лишь ещё одна ужасная жестокость в длинной череде таких же отвратительных жестокостей. Ариэль была совсем маленькой, когда собственная мать отправила её в тюрьму в Валгарде, проклиная себя за то, что дала жизнь деаргдулу… вы зовёте их икаритами. Ариэль посадили в клетку. Ей было два года.
Я с трудом сглатываю комок в пересохшем горле. Отворачиваться нельзя. Я должна увидеть всё без прикрас.
– Могу я чем-нибудь помочь? – хрипло спрашиваю я.
Винтер только горестно качает головой.
И я делаю единственное, что мне под силу.
Молча сижу, слушая, как Винтер поёт протяжную эльфийскую мелодию. Мы проводим ночь без сна в полутёмной комнате, освещённой только призрачным светом мерцающей лампы. Посреди ночи высоко под потолком, на стропилах, неожиданно появляется Страж и почти сразу же исчезает.
Мы ждём, когда Ариэль придёт в себя. Винтер поёт, я беззвучно повторяю молитвы. Мы ждём.
Перед самым рассветом зелёные глаза Ариэль наконец открываются. Она растерянно смотрит на нас, двигается медленно, как заторможенная, но перед нами снова Ариэль.
Глава 22. Поэзия
В этом году я острее, чем обычно, ощущаю смену времён года. По утрам моё дыхание вырывается белыми облачками пара, когда я спешу через поля от Северной башни к университету, пальцы краснеют от холодного ветра.
В аптекарской лаборатории наступает горячая пора – мы смешиваем микстуру за микстурой. Осенью аптекарям скучать некогда. Чёрный кашель, пневмония, бронхит, красный грипп – все эти болезни приходят с ледяным осенним ветром и расцветают в переполненных душных комнатах.
На металлургии профессор-смарагдальфар требует, чтобы я работала с головокружительной скоростью, даёт очень мало времени на приготовление металлических порошков для лекарств, применяемых в хелаторной терапии, строго оценивает мои письменные работы (я едва дотягиваю до проходного балла). Профессор не любит гарднерийцев – это несложно прочесть в его взгляде, но его неприязнь ко мне – особого свойства. Только при помощи Куррана (он щедро делится со мной записями лекций и результатами лабораторных) я кое-как выношу эти занятия. От низкопробных нападок Фэллон тоже спасения пока нет.
По математике и химии много задают, но профессор Воля, по крайней мере, ко всем относится одинаково. Только профессор Симитри остаётся великодушным и всепрощающим, а мои однокурсники по истории и ботанике – слегка отстранёнными, но добросердечными.
