Я обхожу экспонаты один за другим, а Джаред и Айслин, совершенно поглощённые друг другом, говорят об искусстве. Невозможно не заметить, что Айслин расцвела, а глаза Джареда сияют янтарным огнём.
– Винтер, а где твои работы? – обращается Джаред к эльфийке.
Она задумчиво склоняет голову к плечу и отвечает не сразу.
– То, что сделала я, нельзя выставлять в этой галерее, – наконец тихо признаётся она. – На всём, что я делаю, лежит отпечаток тьмы.
Я хмуро выслушиваю это признание. Винтер так просто говорит о том, как к ней относятся эльфы, и так спокойно принимает их презрение.
Айслин и Джареда её слова тоже не оставили равнодушными: глаза Айслин взволнованно расширились, Джаред смотрит на эльфийку напряжённо и встревоженно.
– Покажи нам, где стоят твои работы, – вдруг слышу я свой голос.
Поколебавшись, Винтер нехотя спрыгивает с насеста и ведёт нас в отдельное здание – что-то вроде хранилища, построенного в кельтском стиле.
Внутри огромного амбара – только так и назовёшь этот склад – холодно и пахнет плесенью. Вдоль стен выстроились старые, обшарпанные рамы от картин и видавшая лучшие времена мебель. Рядом висят забытые полотна, стоят старинные ткацкие станки, кисти и мольберты.
В самом центре огромного неухоженного помещения почти до самых стропил возвышается огромная статуя из белого камня, от которой исходит нежное сияние.
Это эльфийский лучник на вставшем на дыбы коне, натянувший тетиву и направивший стрелу в небо. Статуя непривычно огромная, лучник и конь – как живые, мне даже страшно подходить. Вдруг конь ударит меня копытом?!
Джаред, Айслин и я медленно обходим статую, а Винтер тихо плетётся позади, прячась в тени.
– Это создала ты? – выдыхаю я.
– Да, – тихо отвечает она.
– Лучник – это ведь твой брат Каэль, правда? – поворачиваюсь я к Винтер.
– Да, – смущённо прячет она глаза.
– Он видел эту скульптуру? – восхищённо спрашивает Айслин.
Винтер кивает.
– И что он сказал?
– Он был очень тронут, – едва слышно, почти шёпотом, признаётся Винтер. – Ему очень понравилось. – Она благоговейно проводит рукой по прохладному белому постаменту, на который опирается конь.
– Великолепная работа, – говорит Джаред. – А ещё есть?
Винтер кивает и показывает вокруг.
Сегодня мы искатели сокровищ: мы сдёргиваем мешковину со статуй и картин, восхищённо замирая перед великолепными произведениями искусства.
– Вы только взгляните на гобелены! – звенит голос Айслин. Она обнаружила под холстами четыре неплотно свёрнутых гобелена. – Твоя работа? – поворачивается гарднерийка к Винтер. Та молча кивает, и мы с Джаредом спешим полюбоваться на находку Айслин.
Достаточно взглянуть на край полотна, чтобы убедиться – Винтер создала нечто необыкновенное. Художница скромно смотрит на нас со своего места у статуи, где она присела, держась за гладкую ногу лошади.
Айслин пытается вытянуть один из гобеленов из-под холста.
– Какая тяжесть…
Джаред склоняется рядом и без видимого усилия достаёт гобелен под изумлённым взглядом Айслин.
– Хорошо, когда рядом ликан, – роняю я, и Джаред едва заметно благодарно улыбается мне.
Гобелен осторожно расстилают на полу. Это огромное полотно, им можно закрыть довольно большую стену. Художница искусно выткала невероятно белых почти бесплотных птиц, летящих над летним лугом. Если повернуть голову, птицы грациозно взмахивают крыльями.
Это стражи.
Айслин и Джаред достают и разворачивают другие гобелены, а я замираю перед белоснежными птицами.
Винтер тихо подходит и останавливается рядом.
– Я их видела, – едва слышно говорю я.
– Я знаю, – встревоженно смотрит на меня Винтер. – Это дурной знак, Эллорен Гарднер.
– Почему?
– Так говорят сияющие в своём тайном святилище. Птицы – посланники сияющих. Только праведники могут смотреть на них. Нечестивцам запрещено поднимать на белых птиц глаза. Это кощунство.
Какая странная вера… Слова Винтер так тяжело осознать.
– И они думают, что ты нечиста?
– Все икариты – нечестивцы, – горестно поникнув, отвечает Винтер. – Мы – изгнанники. Исчадия Зла.
Как это несправедливо! Меня будто бьёт молнией от этих слов.
– Но откуда взялись эти поверья? Почему икаритов считают нечестивцами и несущими зло?
Теперь отражение гарднерийских предрассудков в религии эльфов кажется мне диким.
Винтер смотрит на меня спокойно и уверенно, будто правда об икаритах непреложна и известна всем.
– Потому что они стремились улететь из святилища к тёмным. Так написано в наших священных книгах. – Повесив голову, Винтер пристально вглядывается в птиц на гобелене. – Я знаю, что мне нельзя рисовать посланников, высекать их в камне… но они так прекрасны! Кощунство даже думать об этом… но они взывают ко мне. Они – мои музы, – дрожащим голосом признаётся Винтер, будто открывая мне страшную, постыдную тайну.
На меня вдруг нисходит озарение, и, оглядев холодный амбар, я объявляю:
– Гобелены нужно развесить.
Винтер вздрагивает и качает головой:
– Нет, Эллорен Гарднер. Мои работы нельзя выставлять в галерее.
– Тогда мы повесим их у себя – в Северной башне.
Винтер отвечает мне серьёзным, взволнованным взглядом.
– Мои работы осквернят любой дом. Принесут с собой проклятие…
– Нет, Винтер, – мягко обрываю я её. – Твоим произведениям не место в углу позабытого всеми амбара. К тому же у нас холодно. Вечный сквозняк. В башне гобелены очень пригодятся. Я знаю, что ни ты, ни Ариэль холода не замечаете, но я так больше не могу.
– Картины можно повесить в коридоре, вдоль лестницы, – предлагает Джаред.
– А вот эти полотна с цветами – в коридоре наверху, – вступает Айслин.
– И небольшим скульптурам места хватит.
Мы поворачиваемся к Винтер, ожидая ответа.
– Хорошо, – тихо соглашается она. На её лице расцветает смущённая улыбка.
В Северную башню мы возвращаемся с поклажей. Джаред несёт несколько гобеленов, даже не сгибаясь под их весом, а мы с Айслин и Винтер тащим картины.
– Что, Чёрная Ведьма, ненормальных привечаешь? – встречает нас Ариэль. Она лежит на кровати, привалившись к стене. Глаза у неё полузакрыты, губы почернели, язык заплетается.
Знакомые симптомы. Опять жевала чёрные ягоды.
– Ты – самая чокнутая из всех, – продолжает она, пытаясь прожечь меня ненавидящим взглядом. – И держи своего дикого пса подальше от моих цыплят.
