При мысли о том, как мой братец поднимет Андре, распевая свою песенку – пожелание доброго утра, мои губы растягиваются в улыбке, которая быстро меркнет. Что это за звук? Будто кто-то споткнулся, тихо шаркнув ногами.
Он ближе, чем у мамы в комнате. Доносится из… нет! Не может быть!
Как будто из моего чулана…
Я замираю. Таращусь на запертую дверцу, понимая, что не в силах пошевелиться, даже если захочу.
На полу по-прежнему мирно сопит Андре. Казалось бы, рядом с ним я должна чувствовать себя в безопасности, но нет. Такое ощущение, будто исчезли все звуки, если не считать шума его дыхания.
Ни птиц, что приветствуют утро своими трелями. Ни машин.
Ни маминой возни на кухне. Тишина.
Разве что ещё шарканье
из
моего
чулана.
Снова что-то падает, кажется куртка, и я слышу звук, от которого у меня леденеет кровь.
Хихиканье.
Его же я слышала ночью на кладбище.
Снова хихиканье. И ещё раз.
– Эйприл! – окликает меня высокий мужской голос, за которым следует очередной жуткий смешок. – Я знаю, где ты спишь, Эйприл. Я тебя вижу…
Скрип,
и дверь
медленно
отворяется.
– Я тебя вижу, Эйприл, – повторяет голос, и сквозь щёлочку в двери я замечаю голубой глаз, который светится, точно луна, и острые зубы, как у змеи. Голос клоуна обретает глубину, становится таким громким, что от него трясётся кровать.
– Я ТЕБЯ ВИЖУ!
Дверь внезапно распахивается.
Я закрываю глаза и кричу.
– Эйприл! – орёт кто-то.
Не клоун. Не клоун.
Кто-то у меня на кровати. Чьи-то руки держат меня за плечи. Я кричу снова.
– Эйприл! – повторяет голос.
Нет, не голос клоуна. Андре.
– Эйприл, всё хорошо! Это всего лишь я. Тебе приснился кошмар.
Он заключает меня в объятия, крепко сжимает. И лишь тогда я понимаю, что плачу. Дышать нечем. Я едва слышу его сквозь стук крови в ушах.
Андре притягивает меня к себе, и я наконец открываю глаза. Смотрю на дверь чулана.
На дверь, которая должна быть заперта. Но нет.
Она открыта,
всего на щёлочку.
Ровно настолько,
чтобы за нами подсматривать.
А я знаю, что закрыла её перед сном.
Кайл
Не понимаю, почему Дешон так напуган. Как только я проснулся, он убежал на первый этаж. Расспросить нет никакой возможности, потому что его родители рядом. Мы молча поедаем завтрак из хлопьев, а его мама и папа вспоминают свои любимые хеллоуинские костюмы разных лет. Дешон почти не слушает, то и дело посматривая на телевизор в гостиной, и с каждым разом его смуглая кожа бледнеет всё больше.
Наконец он предлагает махнуть на прогулку, попинать где-нибудь мяч. Очень странно с его стороны, ведь он всегда был домоседом и предпочитал видеоигры уличным развлечениям.
– Что вчера случилось? – спрашиваю я по пути к школьной площадке.
– Не знаю. Мы пошли на кладбище и…
– Я не о кладбище. Почему ты с утра сам не свой?
Похоже, Дешон собирается уйти от ответа – сменить тему или ещё как-то. Подбрасывает мяч, смотрит куда угодно, только не на меня. Он выглядит напуганным и вздрагивает от каждой хеллоуинской декорации на пути, даже от тыкв, которые глупо лыбятся с соседского крыльца. Такое чувство, что ему мерещатся призраки. Повсюду.
Несколько лет назад Дешон признался, что до ужаса боится призраков. Началось это, разумеется, после фильма о полтергейсте, который он просидел от начала до конца, леденея от страха и натягивая одеяло до подбородка. Той ночью Дешон не спал и на следующую попросил меня остаться с ним. Я видел, что он опасался моих подколок, но, конечно, не стал поднимать его на смех. С тех пор мы не посмотрели ни одного по-настоящему пугающего фильма о призраках.
– Я… – наконец выдавил он. – Я… э-э… ты этой ночью хоть раз просыпался? Слышал что-нибудь?
Его голос звучит так убито, что к горлу тошнотворным комком подкатывает страх.
Кажется, я не видел снов вообще и уж конечно не помню, чтобы подрывался среди ночи.
Нет, ничего, дрых как сурок.
Дешон закусывает губу.
– Тогда… наверное, я просто видел плохой сон.
Судя по тому, как Дешон это сказал, сам он в такое объяснение совсем не верит, и я тоже. Мы ночевали друг у друга бессчётное количество раз, и у обоих бывали кошмары, но таким испуганным я Дешона не припомню.
– Что за сон? – спокойно спрашиваю я.
Он лишь качает головой и прибавляет шаг. А уже на поле, когда начинаем играть в футбол, ни слова о прошлой ночи вытащить не удаётся. Ни о кладбище, ни о кошмаре, ни о чём бы то ни было. А ведь по отсутствующему взгляду и тому, как неловок Дешон с мячом, видно, как вчерашнее его гложет.
Но я не давлю.
Что бы ни случилось, он не на шутку напуган, и, сам не знаю почему, это тревожит меня сильнее всего.
Андре
Понятия не имею, что нашло на Эйприл.
Проснулась с криком от кошмара и с тех пор ведёт себя странно тихо. Я видел её такой всего несколько раз: когда она была либо очень подавлена, либо напугана неожиданно страшным фильмом. И как я ни старался, не мог выяснить, что случилось.
Весь завтрак Эйприл не разговаривает. Точнее, разговаривает, но обо всякой ерунде. Мы просто расспрашиваем её мать о работе и вчерашнем походе за конфетной данью, а сами отвечаем, что смотрели по телевизору. Ничего по-настоящему важного.
А ещё Эйприл какая-то дёрганая. Когда Фредди спустился к нам, всё ещё в костюме тираннозавра, и громко зарычал, я хихикнул, а Эйприл с визгом подскочила на стуле и расплескала свои хлопья с молоком. Мама подбежала и помогла убрать.
– Я очень страшный! – довольно завопил Фредди.
– О да, – согласилась она, а Эйприл только что-то буркнула.
Кое-как разделавшись с завтраком, она заявляет, что хочет пройтись и подышать свежим воздухом. Я обуваюсь и выскакиваю за ней на улицу.
Она явно расстроена: даже не сменила пижаму на что-то другое, просто набросила пальто.
Сегодня окрестности выглядят странно. Словно просыпаются от страшного сна: на лужайках ещё красуются хеллоуинские украшения, но при свете дня выглядят как-то… фальшиво. Ещё вчера такие жуткие, призраки теперь безжизненно свисают с ветвей обычными тряпками. Скелеты у дверей режут глаз пластиковым блеском, а деревья, напоминавшие когтистые лапы, стали совершенно нормальными. Не могу понять, чего мы так испугались.
