Мы вернулись через небольшую дверь в каменное нутро башни.
— Я приведу ее сегодня ночью, эту старуху, — пообещал Мазлек, — когда она закончит работу.
Я кивнула.
Мышка, взлетев на плечо Асрена, посмотрела на нас глазками — капельками крови.
День тянулся, едва волочась, пока я ждала ее прихода. В окнах сгустился свет, голубой, как витражное стекло. Тонкая луна отбрасывала на вершины световые блики и тени.
Я сидела на постели, отодвинув занавески далеко назад, усадив рядом с собой Асрена. Что-то заставляло его бояться; он плакал и цеплялся за меня, и теперь я держала его в объятиях и не могла пошевелиться, потому что он опять начал бы плакать. Раздался тихий стук в дверь. Вошел Мазлек, а следом за ним старуха и остановилась, уставившись на меня. Она сняла маску, надо полагать, по указке Мазлека, но ее лицо походило на взошедшее тесто, бледное, невыразительное и лишенное глубины. Округлые водянистые глаза все мигали и мигали, глядя на меня, а затем на человека, которого я держала.
— Я должна ходить за ним? — спросила она. — Девушка вам не нравится?
— Нет, — ответила я. — Это никак не связано с уходом. Я хочу расспросить тебя кое о чем.
Она вылупилась на меня.
— Погреба, — сказала я, — и под погребами — есть какие-нибудь другие ходы?
— Ходы, — повторила она. И моргнула. — Ходы.
— Ходы, которые ведут из башни. Выход.
— Мост через ров, — сказала она мне.
— Помимо моста через ров. Она моргнула.
— Под башней, — подсказала я, — ход под башней, который ведет в горы. Асрен зашевелился в моих объятиях, и ее глаза соскользнули с моего лица на его.
— Хорошенький, — сказала она и цокнула, как цокают домашнему зверьку. Мазлек схватил ее за плечи и развернул лицом к себе.
— Ход из башни, — зашипел он и тряхнул ее. Она завизжала и стала бороться.
— Нет хода — нет хода!
— Отпусти ее, Мазлек, — устало велела я.
Он взял и вытолкал ее, закрыв дверь перед ее круглыми глазами.
— Это бесполезно, — сказала я. — Мы в капкане.
— Я обыщу погреба, — сказал он, — и ниже. Должен же быть какой-то путь, богиня.
— Да, должен быть, Мазлек. И скоро.
Я повернулась к Асрену и увидела, что он заснул у меня в объятиях. Я подняла руку, коснулась его волос и в тот же миг почувствовала, как внутри меня что-то толкнулось, резкое, настойчивое и очень реальное. Это было первое движение, которое я почувствовала, первое полученное мной доказательство, что существо, разбухавшее у меня в животе, было одушевленным, и я содрогнулась, ощутив его, словно носила под сердцем смерть, а не жизнь.
Мазлек тогда все обыскал. Погреба, вонючие ходы темницы, подвалы и подземелья Башни-Эшкорек. И не было никакого выхода к свободе, по крайней мере, который он смог бы найти.
В этих поисках прошло четыре дня. А на пятый примерно в полдень на макушке крепости залязгал колокол, ужасный шум, самый древний звук паники и ожидаемого насилия.
Асрен закричал, а испуганная мышка спрыгнула с его запястья и взобралась по занавескам постели. Я поспешила к нему, пытаясь заглушить лязг тихими словами. Невероятно, но мои защитные инстинкты так его уменьшили, он показался таким маленьким, что я взяла его на руки и стала укачивать.
Вскоре пришел Мазлек сообщить то, чего мне не нужно было сообщать. Часовой Вазкора различил в нескольких милях от башни походную колонну: солдаты нового Властелина доберутся до нас еще до наступления ночи.
Легко судить после, когда все решения — в теории, в тишине, когда исход больше не имеет значения. Наверное, мне следовало предоставить играть Вазкору, следовало отдать Асрена послужить ему орудием в то короткое время, когда в этом была необходимость.
И все же я не могла такого допустить, этого последнего унижения, этого последнего надругательства над его личностью. Асрена, который показался мне в храме Эзланна одновременно слишком наивным и слишком знающим, чтобы быть втянутым в интриги.
Ратников явилось много, думаю, в общем и целом больше двухсот. Они расположились вокруг башни и разожгли свои ночные костры, отсвечивавшие на смешанных ливреях пяти Городов Белой пустыни и Эшкорек-Арнора, ибо он в конечном итоге тоже прислал свою квоту сил. Они ничего не делали, просто сидели вокруг нас кольцом, демонстрируя свои возможности.
Когда взошла луна, к ним выехал воин Вазкора, нервничавший, несмотря на всю свою предполагаемую неприкосновенность посланца; он-то отлично знал, что они почти готовы прикончить его, едва завидят. И все же лучники сдержались, и он добрался до их командующего и передал слова Вазкора: что он держал здесь Асрена живым, защитил его здесь как своего Владыку, с той ночи, как разбушевалась толпа в Эзланне, что Асрен заступится за него. В лагере возникло некоторое замешательство. Командующий — принц За, хорошо знавший Асрена, — потребовал, чтобы его показали через час после рассвета в нижнем окне башни. Если тот не появится или не убедит командующего, их пушки откроют огонь по крепости и не прекратят его, пока не сравняют ее с землей. Договорившись об этом, он отпустил посланца.
Мазлек быстро рассказал мне все это у меня в комнате.
Я мягко подняла Асрена на ноги.
— Забери его, — приказала я Мазлеку. — А теперь уходи, быстро. Ты обыскивал нижние пределы башни, ты должен знать там сотни потаенных мест, наверное, они не найдут тебя. А если башня рухнет, там будет намного безопаснее.
— А ты? — спросил он меня.
— Ты же знаешь, что я не могу умереть, Мазлек, — напомнила я ему. За меня опасаться не нужно. Только забери его сейчас же, пока они не явились за ним. Я задержу Вазкора, насколько смогу.
Мазлек сделал, как я ему велела, вот только Асрен упирался, глядя на меня, но я нашла среди занавесей мышку и отдала ее ему, и Мазлек, наконец, вывел его за дверь и увлек вниз по лестнице.
План этот был путаным, глупым. Но я так немного могла сделать, у меня было так мало путей.
Вазкор не приходил долго, настолько он был уверен во мне.
Он вежливо постучал в запертую дверь, и, когда я не ответила, а дверь не шелохнулась, двое его воинов навалились на нее плечами, и через некоторое время они вместе с ней упали ко мне в комнату. В другой час такое зрелище могло бы быть очень смешным. Вазкор вошел в комнату, пока они еще поднимались и сквернословили.
— Где? — бросил он мне. Только одно это слово.
Я всегда в каком-то смысле боялась его, хотя, наверное, всего более в сексуальном смысле. Но теперь я испытывала ужас, настоящий и полный.
— Где? — снова повторил он.
— Если ты предполагаешь, что я что-то спрятала, то с какой стати мне говорить тебе, где оно спрятано? Ведь это довольно-таки бессмысленно, не так ли?
