Тем временем полки солдат без офицеров один за другим покидали казармы, заполняя улицы. Некоторых офицеров арестовали, были отдельные случаи их убийства. Остальные бежали, столкнувшись с явно враждебным отношением и недоверием солдат. Повсюду к войскам присоединялись гражданские. От окраин к центру города двигались огромные толпы рабочих, во многих районах шла яростная перестрелка. Вскоре поступили сообщения о столкновениях с полицией. С колоколен и крыш домов полицейские обстреливали из пулеметов движущиеся толпы.
Какое-то время казалось, что толпы текут по улицам без какой-либо видимой цели, и трудно было предсказать, как развернутся события. Однако одно было очевидно: правительство намеревалось использовать растущие беспорядки в своих бесчестных целях. Все считали, что клика Протопопова постарается использовать голодные бунты, развал в армии, а также «нелояльность» Думы в качестве предлога, для того чтобы открыто сделать шаг к заключению сепаратного мирного договора с Германией.
* * *
27 февраля представители левой оппозиции Некрасов, Ефремов, Чхеидзе и я внесли предложение в Совет старейшин немедленно провести официальную сессию Думы, не принимая во внимание царский декрет. Большинство же, включая Родзянко и – несколько неожиданно – Милюкова, высказалось против такого шага. Аргументов не приводилось. Игнорируя произвол и преступления правительства, большинство Думы цеплялось за прошлое. Совет старейшин отверг наше предложение и решил, как планировалось ранее, провести «неофициальное заседание». Политически и психологически это означало, что будет проведено закрытое заседание группы частных лиц, среди которых немало людей выдающихся и пользующихся большим влиянием, тем не менее всего лишь группы частных лиц. Соответственно, и само заседание не могло претендовать на официальное признание.
В тот момент, когда авторитет Думы достиг наивысшей точки в стране и в армии и когда этот авторитет мог бы сыграть далеко идущую положительную роль, отказ Думы созвать официальное заседание был равносилен политическому самоубийству. В этом сказалась слабость Думы, в основном отражавшей лишь узкие интересы высших слоев общества, что неизбежно ограничивало ее способность выражать чаяния нации в целом. Отказавшись взять в свои руки инициативу, Дума стала неофициальной организацией наравне с Советом рабочих депутатов, который к тому времени только-только начал набирать силу. Осознав на следующий день совершенную ошибку, Родзянко предпринял попытку возродить Думу в качестве официального института. Но было уже слишком поздно. К тому времени в столице уже возникли два центра власти, существованием которых они были обязаны революции. Этими центрами стали Дума, назначившая на неофициальном заседании Временный комитет в качестве своего временного руководящего органа, и Совет рабочих депутатов, возглавляемый его Исполнительным комитетом.
Не припомню всех вопросов, обсуждавшихся утром в тот понедельник в Совете старейшин, как и тех, которые рассматривались позднее на неофициальном заседании, длившемся с 12 до 2 часов, – в памяти сохранилось лишь решение создать Временный комитет с неограниченными полномочиями. В него вошли Родзянко, Шульгин, Львов, Чхеидзе, Некрасов, Милюков, Караулов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Энгельгардт, Шингарев и я. В комитете были представлены все партии, за исключением крайне правых. Эти правые депутаты, которые незадолго до того держались предельно вызывающе, неожиданно исчезли с политической арены.
В час дня солдат все еще не было, и потому, когда наконец кто-то крикнул мне из вестибюля, что они появились, я бросился к окну, с трудом веря в такую возможность.
Из окна я увидел солдат: окруженные горожанами, они выстроились вдоль противоположной стороны улицы. Было очевидно, что они чувствовали себя стесненно в непривычной обстановке и выглядели растерянными, лишившись руководства офицеров.
Не медля ни минуты, не накинув даже пальто, я кинулся через главный вход на улицу, чтобы приветствовать тех, кого мы ждали так долго. Подбежав к центральным воротам, я от лица Думы выкрикнул несколько приветственных слов. И когда я стоял, окруженный толпой солдат Преображенского полка, в воротах позади меня появились Чхеидзе, Скобелев и некоторые другие члены Думы. Чхеидзе произнес несколько приветственных слов, а я попросил солдат следовать за мной в здание Думы, чтобы разоружить охрану и защитить Думу, если она подвергнется нападению войск, сохранивших верность правительству. Тотчас построившись в шеренги, солдаты стройными рядами двинулись вслед за мной. Через главный вход дворца мы прошли прямо в помещение караульной службы. Я опасался, что для разоружения охраны придется прибегнуть к силе, однако, как выяснилось, она разбежалась еще до нашего появления. Я передал командование охраной какому-то унтер-офицеру, объяснив, где следует расставить часовых.
Вернувшись в Екатерининский зал, я обратился с речью к заполнившей здание Думы толпе. У этих людей, пришедших сюда из всех районов города, не было ни малейших сомнений в том, что революция совершилась. Они хотели знать, как мы собираемся поступить со сторонниками царского режима, и требовали для них сурового наказания. Я объяснил, что самых опасных из них возьмут под стражу, однако толпа ни при каких условиях не должна брать в свои руки осуществление закона.
К трем часам дня Дума приобрела совершенно неузнаваемый вид. В зал набились гражданские лица и солдаты. Со всех сторон к нам обращались за указаниями и советами. Только что созданный Временный комитет был вынужден взять на себя функции исполнительной власти. Мы чувствовали себя в положении генерального штаба ведущей военные действия армии: мы не видели поля боя, но из донесений, телефонных сообщений и рассказов очевидцев имели полное представление о том, что там происходит. И хотя мы не располагали детальными отчетами о каждом отдельном событии, перед нами была полная и достоверная картина происходящего. Характер поступавших сообщений мог кого угодно сбить с толку. Сотни людей требовали внимания, давали советы, предлагали свои услуги. Вокруг царило возбуждение, порой граничащее с истерией. Нельзя было терять голову, ибо потеря драгоценного времени и недостаток уверенности в себе были равнозначны катастрофе. Нам приходилось на месте незамедлительно решать, какой кому дать ответ, какой отдать приказ, кого поддержать, кому отказать в поддержке, куда направить войска и подкрепления, как найти помещение для сотен арестованных, как наилучшим образом использовать возможности компетентных людей и, наконец, последнее, но отнюдь не менее важное: как накормить и где разместить тысячи людей, заполнивших Думу. Кроме того, нужно было подумать о сформировании нового правительства и о выработке программы, приемлемой для всех партий. В то же время необходимо было быть в курсе событий, происходящих вне Петрограда, особенно в Ставке и в царском поезде.
Думаю, было приблизительно 4 часа дня, когда ко мне подошел кто-то и попросил найти в Таврическом дворце какое-нибудь помещение для только что созданного Совета рабочих депутатов. С разрешения Родзянко им была выделена комната за номером 13, где они и провели без промедления свое первое заседание. Естественно, подбор представителей от рабочих носил более или менее случайный характер, поскольку в столь короткий срок не было никакой возможности организовать настоящие выборы. Совет избрал Временный Исполнительный комитет, его председателем выбрали Чхеидзе, а Скобелева и меня заместителями председателя. О своем избрании я узнал позднее, поскольку на том заседании не присутствовал. На деле я редко бывал на заседаниях Совета или его Исполнительного комитета. С самого начала мои отношения с руководителями Совета стали носить напряженный характер. Их отвращало мое неприятие теоретического социализма, который они стремились навязать революции. Говоря об этом, я имею в виду тот Исполнительный комитет, который существовал первые несколько недель. Позднее и Исполком, и Совет в целом изменились к лучшему.
