Всякий раз, когда в столице происходили «мирные» вооруженные демонстрации – в конце апреля, 9 и 18 июня, – они кончались провалом. И происходило это потому, что вожди «революционной демократии» четко понимали одну вещь: если они захватят власть, то будут сами тут же свергнуты Лениным, который открыто презирал их и не скрывал своих намерений по этому вопросу. Ленин быстро усвоил урок, что между свержением правительства, основанным на воле свободного народа, и захватом власти вооруженным меньшинством не может быть промежуточной стадии.
…В середине апреля в Петроград прибыл французский министр военного снабжения Альбер Тома. Он привез с собой и передал князю Львову некоторую, в высшей степени важную, информацию о связях большевистской группы во главе с Лениным с многочисленными немецкими агентами. В начале июля министру юстиции П. Н. Переверзеву были выданы соответствующие документы для проведения необходимых арестов.
Создавшееся вечером 4 июля положение, когда Таврический дворец оказался окружен огромной толпой вооруженных солдат и матросов, принимавших участие в организованном большевиками восстании, показалось Переверзеву и его помощникам столь угрожающим, что они, не обратившись за разрешением ко Львову, опубликовали заявление для печати о связях организаторов демонстрации с немцами.
В тот же вечер состоялся короткий телефонный разговор между главным прокурором апелляционного суда в Петрограде Н. С. Каринским и Бонч-Бруевичем, близким другом и соратником Ленина.
Бонч-Бруевич вспоминал: «Я звоню к вам, – сказал он мне, – чтобы предупредить вас: против Ленина здесь собирают всякие документы и хотят его скомпрометировать политически. Я знаю, что вы с ним близки. Сделайте отсюда какие хотите выводы, но знайте, что это серьезно, и от слов вскоре перейдут к делу.
– В чем же дело? – спросил я его.
– Его обвиняют в шпионстве в пользу немцев.
– Но вы-то понимаете, что это самая гнуснейшая из клевет! – ответил я ему.
– Как я понимаю, это в данном случае все равно. Но на основе этих документов будут преследовать всех его друзей. Преследование начнется немедленно. Я говорю это серьезно и прошу вас немедленно же принять нужные меры, – сказал он как-то глухо, торопясь. – Все это я сообщаю вам в знак нашей старинной дружбы. Более я ничего не могу вам сказать. До свидания. Желаю вам всего наилучшего… Действуйте…»
Бонч-Бруевич не промедлил и тем же вечером, 4 июля, Ленин и его неизменный приспешник Апфельбаум (Зиновьев) исчезли бесследно.
6 июля «Правда» выпустила специальный листок (обычный номер нельзя было выпустить вследствие того, что в ночь на 5 июля группа юнкеров устроила погром в редакции газеты), где была помещена статья Ленина, которую он написал перед бегством в Финляндию, когда скрывался в квартирах рабочих-большевиков и главным образом в квартире рабочего по фамилии Аллилуев, чья дочь позднее стала женой Сталина. В этой статье Ленин с возмущением отверг обвинения как «позорную клевету» и, следуя старой военной аксиоме, что нападение – лучшая защита, писал далее:
«Вздорность клеветы бьет в глаза… Доклад о «документах» послан был Керенскому еще 16-го мая. Керенский член и Временного правительства, и Совета, т. е. обеих «властей». С 16-го мая до 5 июля времени уйма. Власть, будь она властью, могла бы и должна была бы сама «документы» расследовать, свидетелей допросить, подозреваемых арестовать».
27 июля Ленин в газете «Рабочий и солдат», отметив, что все обвинения против него сфабрикованы в духе «дела Бейлиса», писал:
«Прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным! Но это прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких».
Неуместность сравнения дела Ленина с делом Бейлиса почувствовал даже Троцкий. Но в то же время он написал статью о «величайшей в мире клевете» и о «новой дрейфусиаде». Эта статья, переведенная на многие иностранные языки, в течение длительного времени служила для многих людей на Западе основанием для возмущения попытками Временного правительства очернить честь великого революционера и борца за дело рабочего класса.
* * *
После подавления июльского восстания влияние большевиков резко уменьшилось. Почти нигде в стране нельзя было услышать голоса большевистских агитаторов-пораженцев; представители ленинской партии исчезли из президиумов местных Советов, а на фронте солдаты нередко сами арестовывали большевистских агентов и изгоняли их из своих рядов. Ленин и его сторонники прекрасно отдавали себе отчет в упадке своего влияния. Открыто признал это и Троцкий в своей брошюре «Русская революция 1917 года», в которой недвусмысленно писал, что после июльского восстания большевистская партия была вынуждена на некоторое время перейти на нелегальное положение.
В период своего пребывания в Финляндии Ленин, опираясь на опыт четырех «мирных» вооруженных демонстраций, пришел к выводу о том, что, соблазняя меньшевиков и партии социалистов-революционеров лозунгами «Вся власть Советам!», он никогда не добьется свержения Временного правительства.
Как всегда быстро оправившись от нанесенных ударов, он вскоре обратился к большевистской партии с новой директивой в статье, озаглавленной «К лозунгам», где писал, что отныне пролетариат сможет взять власть в свои руки лишь путем вооруженного восстания, а до тех пор ему ничего не остается, как ждать, пока «русские Кавеньяки» во главе с Керенским расправятся с Советами, а обе «соглашательские» социалистические партии капитулируют, в конце концов, безо всякой борьбы. А тем временем пролетариату под руководством большевиков следует терпеливо готовиться к тому моменту, когда он лицом к лицу столкнется с «русскими Кавеньяками» в решающей и окончательной схватке.
Ленин не нашел ничего лучшего, чем заклеймить меня «Кавеньяком» и процитировать известное письмо Карла Маркса к германским рабочим после поражения так называемой «социальной революции» 1848 года. Излагая свою новую директиву, он писал:
«Слишком часто бывало, что, когда история делает крутой поворот, даже передовые партии более или менее долгое время не могут освоиться с новым положением, повторяют лозунги, бывшие правильными вчера, но потерявшие всякий смысл сегодня, потерявшие смысл «внезапно» настолько же, насколько «внезапен» был крутой поворот истории.
Нечто подобное может повториться, по-видимому, с лозунгом перехода всей государственной власти к Советам. Этот лозунг был верен в течение миновавшего бесповоротно периода нашей революции, скажем, с 27 февраля по 4-е июля. Этот лозунг явно перестал быть верным теперь. Не поняв этого, нельзя ничего понять в насущных вопросах современности. Каждый отдельный лозунг должен быть выведен из всей совокупности особенностей определенного политического положения. А политическое положение в России теперь, после 4 июля, коренным образом отличается от положения 27 февраля – 4 июля».
Касаясь актов насилия толпы, возмущенной сообщениями о большевистском предательстве после неудачного восстания, и статей крайне правой реакционной прессы, Ленин пытается изобразить Временное правительство как кучку махровых реакционеров:
