На нашей памятной встрече 22 августа Львов с самого начала подчеркнул, что он не просто наносит мне светский визит, а выполняет возложенное на него поручение. И стал убеждать меня, что, теряя поддержку влиятельных кругов и опираясь на Советы, которые, как он выразился, со временем отделаются от меня, я ставлю себя в сомнительное, а точнее, в опасное положение.
Я знал, что Львов и его брат H. Н. Львов входили в либеральные и умеренно-консервативные круги Москвы. Мне было известно также, что на специальном совещании «гражданских лидеров», проведенном в канун Государственного совещания, они настраивали общественность и против Временного правительства, и против меня лично; не ушла от моего внимания и подчеркнуто теплая встреча, которую они оказали на Государственном совещании генералу Корнилову. Имея все это в виду, я дал ему выговориться и, когда он кончил, ограничился одним вопросом: «Что же вы теперь хотите от меня?» Он ответил, что есть «определенные круги», готовые поддержать меня, и только от меня зависят условия, на которых можно прийти с ними к соглашению. Я напрямую спросил, от чьего имени он пришел. Он ответил, что не уполномочен сообщать это, однако, если на то будет моя воля, он передаст суть нашего разговора тем людям, которых представляет.
«Конечно, передайте, – ответил я. – Вы же понимаете, что я сам заинтересован в создании правительства на широкой основе и вовсе не цепляюсь за власть». Судя по всему, наша встреча удовлетворила Владимира Львова. Перед уходом он сообщил, что вновь навестит меня.
Я не придал особого значения посещению Владимира Львова, поскольку в то время ко мне нередко обращались люди с такого рода поручениями. Кроме того, днем раньше пала Рига, и я был вынужден уделять все внимание критическому военному положению. Первым моим шагом была передача в подчинение Верховного главнокомандующего Петроградского военного округа, за исключением самого города, и просьба к нему перебросить в Петроград в распоряжение правительства части Конного корпуса.
В день визита ко мне Львова в Ставку для обсуждения всех этих мер с генералом Корниловым отправились управляющий военным министерством Борис Савинков и начальник кабинета военного министра полковник Барановский. Я поручил Савинкову проследить за тем, чтобы командование Конным корпусом не было поручено генералу А. М. Крымову и чтобы в состав корпуса не включали Кавказскую кавалерийскую дивизию, известную под названием «Дикая дивизия». Я знал, что Крымов и офицеры «Дикой дивизии» были тесно связаны с группой армейских заговорщиков.
По возвращении из Ставки Савинков и Барановский доложили, что генерал Корнилов принял мои предложения. Он согласился с тем, чтобы оставить Петроград под юрисдикцией Временного правительства и чтобы кавалерийские части были отправлены без генерала Крымова и «Дикой дивизии». Они также сообщили, что генерал Корнилов согласился самолично предпринять меры против нелояльного Временному правительству Центрального комитета Союза офицеров и флота.
Однако 23 августа в резиденции британского посла состоялась встреча, о которой я узнал спустя много лет. Вот что пишет о ней сэр Джордж Бьюкенен:
«В среду 23 августа (5 сентября по н. ст.) 1917 года меня посетил мой русский друг, занимавший пост директора одного их ведущих петроградских банков, и сообщил, что попал в весьма щекотливое положение: к нему обратились с просьбой, имена этих людей он назвал, за выполнение которой ему явно не следовало браться. Эти лица, продолжал он, хотят поставить меня в известность, что их организацию субсидируют несколько высокопоставленных финансистов и промышленников, что она может рассчитывать на поддержку Корнилова и армейских корпусов, что она приступит к осуществлению операции в следующую субботу, 26 августа (8 сентября по н. ст.), и что правительство будет арестовано, а Совет распущен. Они надеются, что я окажу им содействие, предоставив в их распоряжение английские броневики, а в случае провала помогу им скрыться.
Я ответил, что со стороны упомянутых господ весьма наивно просить посла принять участие в заговоре против правительства, при котором он аккредитован, и что если бы я решил выполнить свой долг, то был бы обязан разоблачить их заговор. И хотя я не обману их доверия, тем не менее на мою моральную помощь и поддержку они рассчитывать не могут. Напротив, я рекомендую им отказаться от этой затеи, которая не только обречена на провал, но и будет немедленно использована в свою пользу большевиками. Будь генерал Корнилов более прозорлив и мудр, он подождал бы, пока большевики сделают первый шаг, и уж тогда покончил бы с ними».
Само собой разумеется, сэр Джордж не мог обещать поддержку Путилову, тем не менее соглашение о броневиках, видимо, было достигнуто. 28 августа 1917 года, когда войска генерала Крымова стремительно приближались к Петрограду, Корнилов направил в генеральный штаб 7-й армии Юго-Западного фронта следующее распоряжение: «Срочно отдайте приказ командиру Британского бронедивизиона перебросить все военные машины, включая «Фиаты», вместе с офицерами и экипажами в район Бровар в распоряжение капитан-лейтенанта Соумса. Перебросьте также машины из района Дубровки».
* * *
Приблизительно в 5 часов пополудни 26 августа меня вторично посетил Владимир Львов. Он выглядел необычно возбужденным и сразу же стал довольно невразумительно рассуждать об опасности моего положения, которую он готов отвратить. В ответ на мои неоднократные просьбы говорить по существу, он в конце концов изложил суть дела. Его направил генерал Корнилов сообщить мне, что в случае большевистского восстания правительство не должно ожидать какой-либо помощи и что, если я не перееду в Ставку, он не может гарантировать моей личной безопасности.
Генерал поручил ему также сообщить мне, что дальнейшее существование нынешнего кабинета невозможно и что я должен как министр-председатель предложить Временному правительству передать всю полноту власти Корнилову как Верховному главнокомандующему. До формирования Корниловым нового кабинета государственные дела должны взять в свои руки товарищи министров. По всей России должно быть объявлено военное положение, что же касается Савинкова и меня, то мы должны немедленно выехать в Ставку, где мы будем назначены соответственно военным министром и министром юстиции. При этом Львов подчеркнул, однако, что эти назначения следует держать в тайне от других членов кабинета.
Имена Львова и Корнилова никогда не упоминались в донесениях о военном заговоре, которые я получал до тех пор, и потому я рассмеялся, стремясь превратить все дело в шутку: «Да вы, должно быть, шутите, Владимир Николаевич». Ответ Львова не оставлял никаких сомнений в его серьезности: «Ни в малейшей степени. И хочу, чтобы вы осознали серьезность положения». Он призвал меня отдаться на милость Корнилова, настаивая на том, что это мой единственный шанс на спасение.
Теперь у меня уже не было сомнений в абсолютной серьезности Львова. Я стал расхаживать по кабинету, пытаясь взять себя в руки и полностью разобраться в создавшейся ситуации. Неожиданно я вспомнил, что в свое предыдущее посещение он с угрозой сослался на «реальную власть». Я вспомнил также доклад полковника Барановского о враждебности ко мне офицеров Ставки, как и другую информацию о безусловной связи заговорщиков со Ставкой. Оправившись от первого потрясения, я решил подвергнуть Львова испытанию. Я сделал вид, будто готов согласиться с требованиями Корнилова, однако сказал, что не могу поставить их на обсуждение Временного правительства, пока не получу их в письменном виде. Львов немедленно выразил согласие зафиксировать на бумаге требования Корнилова. Вот что он написал:
