– Это ты так шутишь, старик? – усмехнулась Макаса. – Разве в вопросы играют?
Уолдрид, вздохнув, почесал костлявый подбородок.
– Я полагал, ты сообразительнее. Подумай, сколько нового можно узнать, с умом применив к делу надлежащие средства.
Макаса смерила Уолдрида пристальным взглядом. Он был шпионом, а выдуманная им игра – не просто способом очистить голову: у него, как всегда, имелись и прочие, скрытые побуждения. Однако возможность заглянуть в его мысли и, может быть, узнать пару сто́ящих шпионских секретов ей пришлась по душе. Правда, внутренний голос негромко предупреждал, что Уолдрид затеял эту игру неспроста, но соблазн в конце концов победил.
– Э-э… ну, хорошо. Кто первый? – спросила она, отложив блокнот.
– Я начну, – с легким самодовольством сказал Уолдрид. – Скажи, ты какой кофе предпочитаешь?
– Черный, – ответила Макаса, однако Уолдрид произнес то же самое одновременно с ней.
Макаса сощурилась.
– Я думала, мне тоже положено о чем-нибудь спрашивать.
Уолдрид, пожав плечами, отвел взгляд в сторону.
– Прости, увлекся. Давай же, спрашивай.
Придумать первый вопрос оказалось проще простого:
– Отчего ты на самом деле нам помогаешь?
Уолдрид заулыбался, словно бы в восхищении.
– Превосходный вопрос. Я всегда выбираю сторону победителя.
Вероятнее всего, грубая лесть, но Макаса не стала уличать Уолдрида в нечестности. Вместо этого она попыталась мысленно встать на его место, рассуждать, как рассуждает он. Какую выгоду может принести ему эта лесть? Какова настоящая цель затеянной им игры? И не захочешь, а рассмеешься! Ну, не нелепость ли – играть в детские игры с тем, кто целую вечность служил в разведке и еще недавно был ей врагом?
– Ты вправду не знаешь, где сейчас мой брат? – спросила она, не заботясь о том, ее сейчас очередь, или нет.
– Возможно, кое-какие соображения на сей счет у меня есть, – ответил Уолдрид.
Искусством манипуляций он владел в совершенстве, как всякому шпиону и полагается, однако, на взгляд Макасы, не врал – или, по крайней мере, не слишком усердствовал во вранье.
– Такова уж моя работа – изучать и врагов, и друзей. Ссарбик отнюдь не обрадовался бы, узнав, сколь глубоко я проник в его прошлое. То же самое – Малус… Одним словом, у меня есть предположения насчет того, как они будут действовать дальше.
Откашлявшись, он оглянулся на Мурчаля с Клоком и внезапно спросил:
– Особые чувства к синячнику?
– Я… я от него вся мелкими пупырышками покрываюсь.
Но об этом он уже знал… Зачем снова заговорил о синячнике?
«Ай!»
Вскинувшись, Макаса поспешно огляделась, не плюхнулась ли невзначай на куст этой мерзкой травы.
– Интересно, – заметил Уолдрид, будто не замечая ее испуга и уже не почесывая – поглаживая подбородок. – Весьма интересно. А об оленине что скажешь?
– Терпеть ее не могу.
– А о морской болезни?
– Не страдаю.
– А о сросшихся пальцах ноги?
Макасу чудом не вывернуло наизнанку. Игра принимала жуткий, пугающий оборот.
– Откуда ты знаешь? Об этом не знает никто. Сросшихся пальцев я даже Араму не показывала.
Уолдрид, осклабившись, склонил голову набок. Прядь темных волос шаловливо упала ему на глаза.
– Твоя очередь спрашивать, – сказал он. – Игра есть игра.
В животе неприятно заныло, но Макаса знала, какой вопрос последует дальше.
– Когда мы бились… ты помянул о капитане «Макембы». Откуда ты знаешь мою мать?
Уолдрид небрежно – слишком небрежно – пожал плечами.
– Случилось мне с ней познакомиться… лет этак восемнадцать назад.
Восемнадцать. Восемнадцать…
Но прежде, чем Макаса успела сказать хоть слово, Уолдрид воспользовался своей очередью.
– Скажи-ка, – негромко проговорил он, – ты знала своего отца?
Макаса, едва не задохнувшись, прикрыла лицо ладонями. Восемнадцать лет… Ее мать… Отец… Ее отец… Рейгол Уолдрид, Шепчущий – ее отец? Невероятно, однако… Однако Макаса нутром чуяла: все, что он сказал, имеет вполне определенный смысл, вот только это не значило, что новость ее позабавила или обрадовала. Правда может служить утешением, но может и жечь огнем.
Нет… нет. Принять такое она была не готова.
– Но как? – спросила Макаса, отняв от лица ладони и вскинув на Уолдрида возмущенный взгляд. – Ты же… ты же…
– Проклятие Лордерона постигло меня после знакомства с твоей матерью, – откликнулся он, уже без прежней развязности. При упоминании о природе неупокоенного в его глазах замерцал жутковатый призрачный огонек. – Таково было задание, полученное мной от ШРУ – проверить, насколько правдивы слухи о чуме. Долг службы и приковал меня к этому телу. Какое-то время я слепо, бездумно служил Королю-личу, но после леди Сильвана вернула мне разум. Все это, – тут он взмахнул рукой, не указывая ни на что определенное, – вовсе не было задумано заранее. И я некогда был не настолько чудовищен.
Верилось в это с трудом. Однако, если он в самом деле ее отец… хорошо бы это оказалось правдой!
– А Малус? Ты говоришь, будто не всегда был чудовищем, но как же он занял одно из главных мест в твоей жизни?
Уолдрид со вздохом отвернулся, прошелся по поляне и вновь приблизился к ней.
– Ну, а какая жизнь ждала меня в этом облике? От Сильваны я ушел, а в Штормграде меня и знать не хотели. Хочешь не хочешь, пришлось браться за любую работу, что подвернется под руку, стать наемником. С Малусом меня связывает только золото… а теперь еще и желание полюбоваться его поражением.
С кружащейся головой Макаса вскочила на ноги и нетвердым шагом двинулась прочь от Уолдрида и от дуба. Все, что он рассказал, все, что она теперь знала, накрыло ее, точно штормовая волна. Обычно истина несет с собой просвещение… но сейчас ей казалось, что она погрузилась во тьму.
– Я… мне нужно побыть одной.
– Макаса! Постой…
Однако покинуть рощу следом за ней, рискуя попасться на глаза деревенским стражникам, он не мог. Сжимая в руке Арамов блокнот, Макаса пустилась бежать. Долгое время ноги несли ее дальше и дальше, пока вокруг не стемнело, а бежать, словно в попытке оставить позади собственные мысли, мысли о том, что отцом ее был наемник из нежити и законченный негодяй, не сделалось невозможно.
Сидя на самом краю каменоломни, свесив ноги с обрыва, Макаса швыряла камешек за камешком в заброшенную выработку, наполненную водой. На «Волноходе» Арам рассказывал, как купался здесь вместе с Чумазом, и сейчас она представляла себе их обоих – лохматых, смешных, плещущихся, барахтающихся в летнем пруду до самого заката. В ночной темноте разглядеть падавших в воду камешков она не могла, но тихий плеск, незатейливость его мерного ритма – все это навевало покой.
