Нет, это был не его любимый брат и даже вовсе не человек, а неисправимая злобная тварь. Может, все это началось, когда Сильверлейн, взяв в руки Алмазный Клинок, решился на подлое убийство, а может, в тот миг, когда нанес удар… но, впрочем, какая разница? Проявившаяся ныне порча зародилась в нем, когда Сильверлейн отвернулся от Ордена Семи Солнц, когда приближал начало Темной бури, когда, покорившись темному господину, отрекся от собственного имени.
Малус…
Каждый шаг давался с великим трудом, все тело пронзала нестерпимая боль. Еще один бой. Всего один. Сын прав: это его бой, его долг, его бремя. Будь он лучшим братом, лучшим предводителем… но нет, не время сейчас для подобных мыслей. Брат обезумел настолько, что насмерть бьется с детьми. Настолько, что стремится погубить целый мир.
Навстречу, отколовшись от отряда Малуса, с громким устрашающим клекотом устремилась оранжеволицая троллиха. Скорпид на ее плече хлестнул из стороны в сторону шипастым хвостом. Грейдон, хоть и понимал, что не держал в руках подобного оружия слишком давно, начал раскручивать цепь. Сейчас он сам по себе: в хаосе боя на помощь никто не придет…
– Эй, вонючая троллиха! – раздался справа странный, лающий крик.
Вспрыгнувший на обломок камня гнолл, один из друзей сына, принялся дразнить троллиху высунутым языком.
– Мохнатый чума, ты быть давно пора умереть!
Направив на гнолла один из маленьких арбалетов, троллиха спустила тетиву. Гнолл увернулся и разразился лающим смехом, очень похожим на хохот гиены. Разъяренная сильнее прежнего, троллиха завизжала и указала на него скорпиду.
– Ловить его, Быстролапка! Хватать его, любовь моя! Я быть перезаряжать!..
Но Грейдон видел то, чего не замечала она: гнолл был не единственным, кто пришел ему на подмогу. С небес к полю боя спикировал синий дракон, и его ледяное дыхание превратило троллиху в глыбу блестящего льда.
Это был его шанс. Не до конца еще выдохшийся, старик бросился вперед и взмахнул гарпуном. В расцвете сил Грейдон был грозным бойцом, и вот сейчас, в минуту нужды, толика былой силы вернулась. Гарпун ударил в лед так, что расколол глыбу надвое, и троллиха, оглушенная, но упорно цепляющаяся за жизнь, вывалилась наружу. Гнолл ловко взмыл в воздух, сжался в комок, перевернулся и приземлился рядом – как раз вовремя, чтобы ударить противницу дубиной. Однако ее питомица-скорпид не сдалась, изменила курс и, в полном соответствии с собственной кличкой, проворно перебирая лапами, засеменила к гноллу меж рухнувших сверху камней.
– Гнолл, берегись! – завопил Грейдон.
Тот отскочил в сторону – и как раз вовремя: шипастое ядовитое жало скорпида, даже не зацепив его, глубоко вошло в грудь самой троллихи.
– Б-быстролапка… Ты быть промахнуться. Быть не попасть в он…
С этими словами троллиха перевернулась на бок и больше не шевелилась. Ее питомица, похоже, разом утратила вкус к битве и взобралась на грудь хозяйки, охраняя ее недвижное тело.
Благодарить спасителя-гнолла было не время. Окрыленный победой, Грейдон вновь устремился вперед, к Малусу. Защитники брата разошлись, отвлекшись на других противников – а может, те намеренно отвлекли их на себя, но это было неважно. Набирая скорость, Грейдон мчался к Малусу, не сводя с него глаз и собираясь с духом. Поле сражения сузилось до пятачка для двоих, вопли демонов и лязг оружия вдруг отодвинулись куда-то далеко-далеко, как будто на всем свете не осталось никого, кроме них двоих.
– Брат! – окликнул противника Грейдон, не желая опускаться до сюрпризов вроде удара в спину.
Малус немедля развернулся к нему. На лице его, и на шее, на каждой пяди не прикрытой одеждой кожи, пульсировали вздувшиеся канатами черные вены, под кожей неярко сиял зеленый огонь Скверны. В глазах его полыхала ненависть, порча, ухмылка обнажила почерневшие зубы.
– Грейдон, старая ты развалина! А я тебя и не заметил. Да, от прежнего, памятного мне человека в тебе осталась разве что половина! – насмешливо сказал Малус, вскинув над головой исполинский демонический меч.
Клинки их лязгнули один о другой.
– По крайней мере, я остаюсь человеком, чего нельзя сказать о тебе. Сдавайся, брат, бросай оружие. Я подарю тебе чистую смерть, избавлю от гнусной порчи. Тебе же не хочется жить в таком виде, а на победу надеяться просто глупо. Алмазный Клинок у нас.
Малус моргнул, но затем рассмеялся и нанес новый удар, на волос не дотянувшись до груди Грейдона.
– Чтоб одолеть тебя, Грейдон, мне не нужен Алмазный Клинок. Моя мощь – мощь самого Пылающего Легиона, ужасного и неистребимого. Пламя Скверны шепчет мне на ухо, шепчет о скорой победе. Ах, если б ты только мог тоже услышать его шепот! Его звуки так сладки… Этот-то шепот и убедил меня в твоей никчемности, он-то и показал мне всю красоту разрушения, и разрушению – быть! Сначала погибнете вы с друзьями, а потом и весь мир.
– Нет! Этому не бывать!
Вскинув гарпун, Грейдон принял на него всю силу Малусова удара… и, не устояв на ногах, отлетел назад. Какая мощь! Ни разу в жизни ему не доводилось испытать подобный удар на себе. Один удар – и все кончено? Вот так, запросто? Но почему? Этого же не может быть. Голос Света разговаривал с ним, вел вперед, и, проделав столь долгий, столь дальний путь, он никак не мог умереть от руки нечистого призрака, тени брата. Но когда Грейдон попробовал встать, ноги отказались повиноваться, а Малус занес меч над головой, готовясь к удару.
– Прощай, братец.
Глава тридцать девятая. Семь становятся одним
– Отец!
Казалось, время вновь исказилось – точно так же, как в тот миг, когда под безжалостным ударом Малуса пала Дрелла. Как медленно… Поле боя было усеяно оружием, но как применить хоть что-нибудь из всего этого к делу, Арам не знал. Сломанный арбалетный болт или щит тут ничем помочь не могли, и оттого он чувствовал себя совершенно бессильным, однако упорно оглядывался вокруг в надежде найти хоть какой-нибудь способ прийти отцу на подмогу. До рухнувшего на колени Грейдона было так далеко, что Араму вовремя не успеть, остальные увлеклись собственными сражениями, а смертоносный меч в руках Малуса опускался все ниже и ниже…
Рука Арама словно сама собой взвилась вверх, и ладонь его окуталась золотистым ореолом, ярким, точно само солнце, лучащимся солнечным жаром.
– Что за…
Арам глядел и не верил собственным же глазам. Пронесшись над хаосом и резней, его чары – а чем это еще могло быть, кроме магии? – сшиблись с клинком меча Малуса за миг до того, как лезвие вонзилось в тело отца.
Цветок, дар Дреллы, замерцал в его кармане, испуская свет, а затем сам по себе вылетел наружу и повис в воздухе перед Арамом. В тот миг, когда неувядающий цветок рассыпался фейерверком искр, озарив его розовыми и зелеными сполохами, мальчик мог бы поклясться, что в голове его снова звучит нежный голосок Дреллы:
