Я слышал, как играет музыка за стенами моей тюрьмы. Ночью в Эшкореке всегда звучала мелодия или песня.
Я с силой ударил кулаком по свинцовой оконной раме, потому что эта ночь была не для песен.
Еще позднее дверь открылась снова.
Она лишь приоткрылась, и в щель прокралась единственная фигура, заключительная жуткая шутка. Эрран прислал мне мою последнюю женщину. Свечи дымили; сначала я не смог различить ее. Стройная, закутанная в тонкую ветхую кисею, в проблеске света мелькнула бронзовая маска — я собирался нагрубить, но сдержался.
— Воробей, — сказал я, — из всех их он не должен был присылать тебя ко мне.
Но она была слишком высока для Воробья. Внезапно кисея соскользнула с ее волос, и свет свечей ослепительно вспыхнул на них. Она подняла руку, чтобы стянуть маску, и на этой руке от пальцев до локтя была алая перчатка из крови.
Демиздор была моей гостьей, и в ее руке влажно блестел красный нож.
Глава 6
Лицо ее было белым. Она сказала, как будто это все объясняло:
— Я убила твоего стражника. Там был только один.
Должно быть, я направился к ней, потому что она протянула кровавый нож рукояткой ко мне.
— Что это может быть? — сказал я. — Эрран послал тебя сюда, чтобы я мог перерезать тебе горло в качестве последней земной радости?
— Эрран? Эрран не посылал меня.
— Зачем ты тогда пришла? Тебе так хочется ощутить вкус земли во рту?
Она сказала каменным голосом:
— Ты можешь убить меня, но тогда тебе никогда не уйти от них.
Я взял ее за запястье и вырвал кинжал из ее пальцев. Я сказал:
— То, что я должен умереть — твоих рук дело. Ты поощряла своего Золотого Медведя на его развлечение.
— Да, — сказала она.
— Тогда ты счастлива. Зачем говорить о побеге? Зачем убивать стражника?
Ее глаза были прикованы ко мне, пустые, как два зеленых камешка на бесцветном лице.
Она сказала так, как будто я ничего не произнес:
— Эрран поставил только одного бронзового у двери. Поскольку у тебя никого, кроме врагов, здесь нет, Тувек, принцу не пришло в голову, что кто-нибудь придет к тебе на помощь. У тебя есть друзья только среди женщин-усладительниц, а они никогда не осмелились бы помочь тебе. За исключением одной. Я призвала твою музыкальную девушку и взяла взаймы ее одежду и маску. Она скажет, что кто-то украл их у нее, если ее спросят, но я не думаю, что спросят. Дорога, по которой я тебя проведу, известна только очень немногим из золотых и серебряных; бронзовые ничего о ней не знают. Когда я подошла к этой двери, я сказала часовому, что Эрран послал меня к тебе на ночь. Когда он повернулся открыть дверь, я ударила его ножом. Я сделала это неуклюже, но он мертв. Я взяла кольцо-ключ. Другой стражник придет сюда через час, в полночь, когда они меняют караул. Нам надо спешить.
— Ты и так идешь слишком быстро для меня, — сказал я. — Я покончил с тобой, а ты — со мной, девушка. Я ни в чем не доверяю тебе.
На это она издевательски улыбнулась.
— Ты все еще дикарь, Тувек? Ты откажешься от своего единственного шанса только потому, что я даю его?
— Зачем давать его, в таком случае?
— Зачем, — повторила она. Что-то дрогнуло в ее пустых глазах, и рот ее задрожал. — Потому что я не могу избавиться от тебя. Потому что моя душа беременна ребенком, и этот ребенок — ты, и я никогда не смогу родить его, или освободиться от тебя. — И она схватила мои руки и впилась в них ногтями, и неподвижно и пристально смотрела на меня.
Я не сказал ей ни слова, потому что слов не было. То, что было во мне к ней, давно умолкло. Ее страсть и ее боль смутили меня; они не изменились или даже еще разрослись под маской презрения и ненависти.
— Значит, ты хочешь, чтобы я ушел отсюда, — сказал я. — Очень хорошо.
Я готов. Она отпустила меня и отвернулась, чтобы спрятать то, что незачем было скрывать, потому что я все уже понял.
Стражник лежал в крови на пороге. Он был вторым мужчиной, которого она убила из-за меня. Я взял его пояс с оружием и его маску и надел их, надел свой плащ и надвинул капюшон из волчьей шкуры, чтобы скрыть свои слишком легко узнаваемые волосы. Она сказала, что там, куда мы пойдем, холодно, и никто не удивится моему капюшону. Она также сказала, чтобы я завернул свой несъеденный обед и спрятал под рубашку — мне понадобится еда в моем путешествии.
Я вышел за ней в коридор, а потом в следующий с некрашеными каменными стенами, слабо освещенный редкими факелами. И все время я ожидал, что новый поворот может привести меня на чей-нибудь меч, что это была новая забава двора. Однако под этим беспокойством была спрятана уверенность, что она была верна мне, моя городская жена, и все было так, как она сказала. Наконец мы вышли на открытую часть дворца, и я в последний раз увидел Эшкорек, его кратеры черноты и ослепительно сияющие башни. Потом мы подошли к лестнице, завернули под ней за угол, и Эшкорек исчез из виду.
Мы спустились в подвалы, глубины дворца Эррана.
Дважды нам встречались группы Темных Людей. Первая тяжко трудилась среди бочек и цистерн при слабом красном свете факелов; вторая группа проходила из одного сумрачного помещения в другое, минуя нас во мраке, как будто мы были невидимками. Только однажды мы натолкнулись на бронзовых, вероятно, надсмотрщиков за рабами. Они сидели, ворча и играя в кости при свете жаровни, и подтолкнули друг друга локтями при виде нас, но не учинили никакого препятствия. Когда они остались позади, я спросил Демиздор, почему так. Она сказала, что подземные переходы служили общим проходом в спальни принцев наверху.
Кроме этих и подобных вопросов, мы ни о чем не говорили.
Я не знал, куда она ведет меня, но решил, что на какую-нибудь не часто используемую дорогу, ведущую с территории Эррана или вообще из Эшкорека.
Мы вошли в коридор без выхода, и я догадался о его секрете еще раньше, чем Демиздор уверенно нажала на место в стене, и она повернулась, открыв проход. За стеной была чернота и запах старых костей.
— Я не вижу в кромешной тьме, госпожа, — сказал я.
— Путь без света очень короткий, — сказала она, — но ты должен взять меня за руку.
Так, рука в руке, мы вступили в плотную ночь, и стена захлопнулась за нами.
Эта рука была очень маленькой и холодной, она прижималась ко мне помимо своей воли. Она заставила меня вспомнить, эта рука; вызвала в памяти осколки того, что было. Она разбудила мою жалость, заставила думать о ее боли.
Затем чернота стала рассеиваться, и она отодвинулась от меня.
Мы прошли под улицей, в мостовой над головой местами появлялись просветы, пропускавшие сумеречный звездный свет.
Здесь все окаменело, даже крысы не шуршали.
