Впрочем, гораздо более андеграундные «звери» водились у нас на «Щелковской». Одним из них был Хайдар-ака
[106] (Константин Серебров в «Мистическом андеграунде» описывает его как Зверика-Али) — непременный участник южинского салона тайновидцев, действовавшего под эгидой писателя Юрия Мамлеева
[107].
Хайдар-ака — грузный тридцатилетний мужчина с живыми светлыми глазами, длинными черными локонами и густой бородой — с виду напоминал средневекового каббалиста. У него раскручивался техтель-мехтель
[108] с хозяйкой щелковской квартиры. В гостевой комнате, помимо стола с Птицей, стоял книжный шкаф с иностранными книжками и самиздатными копиями текстов Хайдара. Посещая время от времени наши пенаты, Хайдар-ака любил присесть на кухне с чайком и порассуждать об очередных прочитанных писаниях. Например, о «Господине Гурджиеве» Луи Повеля
[109]. Кто такой Гурджиев — я тогда еще толком не знал, но обнаружил в волшебном хайдаровском шкафу машинописные листы с текстом книги Петра Успенского
[110] «Четвертый путь». Начал читать и понял, что это как раз то, что непосредственно касается тех самых магических методологий, до которых я ощупью добирался самостоятельно.
Российский мистик греко-армянского происхождения Георгий Иванович Гурджиев известен прежде всего как основатель теории так называемого Четвертого пути, где человек представляется как вполне механическое сочетание химических элементов, но при этом якобы имеет шанс стать «настоящей» индивидуальностью, то есть своеобразной «неделимостью», неразложимой цельной натурой.
Главным гурджиевским гуру в Москве, да и во всем СССР в целом, был в те времена Владимир Степанов — один из мэтров южинской тусовки метафизических антигуманистов. Будучи мастером Четвертого пути, он подчас очень жестко стелил, но вместе с тем являлся воплощением джентльменской корректности, снисходительно-ироничной и слегка опереточной. Степанов взял от Гурджиева идею эзотерического круга посвященных как истинных индивидуумов, как бы «химически» противостоящих разлагающей кислотности механического человечества. Вместе с тем всякая «индивидуальность», сколь бы элитарной она ни представлялась, мыслилась в сухом остатке как все тот же «набор невротических доминант», уходящих в общую психопатологию рационального бытия. Поэтому рыцарское собрание очень быстро превратилось в «Корабль дураков»: именно так Степанов именовал круг московских шизоидов.
О московском антигуманизме как (анти)общественном движении до сих пор мало что известно. Оно зародилось в конце 1960-х в так называемом южинском шизоидном подполье — как потом стал именоваться богемно-интеллектуальный салон писателя Юрия Мамлеева в Южинском переулке. Сам Юрий Витальевич, будучи сыном психиатра, с детства перечитал всю профессиональную библиотеку отца и с тех пор интересовался проблемой психических патологий, которые и стал описывать в художественной форме в своих произведениях. Человек в творчестве Мамлеева предстает не как независимая личность, но как парадоксальный набор невротических доминант. «Правильного человека нет и быть не может», — таково в сущности творческое послание писателя. Заданный Мамлеевым, как говорят сегодня, нарратив нашел резонанс в определенных кругах московских интеллектуалов, скептически воспринимавших советскую действительность и увидевших в персонажах Юрия Витальевича как бы антигероев нового времени.
Лично мне не приходилось посещать мамлеевскую квартиру, но довелось близко познакомиться со многими участниками шизоидного подполья еще в середине семидесятых, в период активного становления того, что один из центральных персонажей южинской тусовки Игорь Дудинский
[111], литератор и эстет, называет «московской идеей», — радикального либертинажа, камня на камне не оставлявшего от всего человеческого как психопатологического: «…Салон в Южинском переулке стал местом главных сборищ шизоидов. Там все объединял бред, который сознательно культивировался. Бредовость постепенно стала формой отношения шизоидов к внешнему миру, нормой их повседневного общения, и постепенно из этого состязания в безумии сформировался конгломерат парадоксальных взглядов, который и вошел в московскую идею под термином „шизоидная культура“» («Что такое „московская идея“. Первое приближение»).
Одним из главных кумиров этого закрытого эстетского кружка был Женя Адмирал — литературовед, бард и переводчик, привнесший в московскую шизоидность элементы европейского Просвещения — если под последними понимать западную герметическую традицию в подаче французского философа-мистика Рене Генона, ученика популярного у оккультистов дореволюционной России доктора Папюса. Главный пафос генонизма состоит в его радикальном антимодернизме, восходящем еще к идеям противников Французской революции. По Генону, человечество системно вырождается, и только возвращение к основам «примордиальной традиции» — а фактически ультимативной диктатуре неких посвященных по типу римского жречества — спасет гомо сапиенса от обратной анимализации, носителем которой объявлен светский гуманизм.
Бейте гуманистов,
Шорох прелых листьев
Сыпьте на могильную плиту…
В эпоху так называемого застоя для жителей СССР понятия «светский гуманизм» и «советский гуманизм» были практически синонимами, поэтому парадоксальным образом философский отказ генонизированных шизоидов от светского «профанического» гуманизма сопровождался активной практикой противостояния советскому гуманизму как образу жизни в целом. Южинцы сформировали глубоко законспирированный Черный орден, стоявший на позициях барбело-гнозиса
[112]; более того: все орденские таинства базировались на радикально антигуманной эстетике, близкой по духу прециозному французскому либертинажу десадовского типа:
