Когда я вылез из палатки, солнце стояло высоко. Гены с Пашей уже не было, они с утра пораньше уехали в Таллин. А через день Паша пришел ко мне домой с ультимативным требованием расколдовать его. Он изложил мне свою версию ночного пикника, по которой выходило, что мы компания черных магов, заманивших его в лес для ритуального жертвоприношения. Оказывается, наша музыка его загипнотизировала, а потом последовали многочисленные попытки внедриться в психику и взять под контроль душу. Паша сопротивлялся этому насилию всеми возможными средствами. Ворочая бревна, он как бы разгонял демонов. Но те взяли свое. Теперь он хочет, чтобы я снял с него печать заклятия.
Мои аргументы в пользу отсутствия какого-либо заклятия с моей стороны или со стороны любого другого участника нашей экспедиции натыкались на полное непонимание. Паша начал заводиться. Я понял, что дело плохо. В конце концов невероятными усилиями мне удалось немного успокоить коллегу и выпроводить из квартиры. На этом наше активное общение закончилось. А жаль — интересный был человек, с изюминкой. Позже Гена мне сообщил, что Паша опять в дурдоме.
Другим уникатом — под стать Паше, но в более усложненном варианте — был Витя Арлекин. Его, совсем еще зеленого юношу, привела в тусовку одна из наших хиппиц, отлеживавшая в дурдоме из-за наркоты. Там они и познакомилась. Атмосфера психушки, как я быстро убедился, преследовала Арлекина буквально по пятам. Едва познакомившись, он сразу пригласил нас к себе в гости. Не успел вскипеть чайник, как в Витину комнату ворвался наряд милиции: мама вызвала.
— Я вам покажу, как моего сына заморачивать! — кричала она из окна, пока менты грузили всю компанию, включая любимое чадо, в вороно́к.
В отделении проверили данные и, поскольку формально вязаться было не к чему, всех отпустили. Кроме Вити. Для него почему-то вызвали перевозку. Выходя из ментовской, я увидел, как подкатил фургон с красным крестом, из которого выскочила целая бригада госпитальеров в белых халатах. Вышел Арлекин через месяц, снова звал в гости, но наступать еще раз на те же грабли никто не захотел.
В сущности, он был тихим скромным парнем, даже замкнутым. Почему так напряглась на нас его мамаша, представить трудно. Еще сложнее было понять, почему его из ментов увезли в психушку. Впрочем, Витя и в самом деле оказался парнем с нюансами. Случайно узнав, что он пишет стихи, я попросил его дать что-нибудь в самиздатный сборник. В итоге я получил клочок бумаги, на котором авторучкой был нарисован висельник на перекладине, а ниже шла одна-единственная строка: «Давно вишу в петле я…»
Однако в историю советского мистического движения Арлекин вошел не как поэт, а как человек, открывший третий глаз. Наслушавшись ленноновских баек про трепанацию черепа, к которой якобы прибегают тибетские мистики в целях раскрытия тайных центров сознания, он решил пойти прямым путем самотрепанации.
Я встретил его на улице, сияющего, в сопровождении Леннона и Эдика.
— Привет, Кест, а я открыл у себя третий глаз!
— Ну да, правда?
— Честное слово!
Он снял кепку, и я увидел, что у парня изо лба действительно торчит здоровенный гвоздина сантиметров десять!
— Хочешь, потрогай!
Я потрогал. Гвоздь действительно сидел плотно, как в хорошем полене.
— А что мелочиться, так надежней! — И Витя рассказал, как он принял решение идти ва-банк, преодолевая собственные комплексы: — Взял гвоздь, приставил ко лбу, ударил молотком. Стало больно и очень стремно, но я заставил себя терпеть: «Ссышь, сука? Давай-давай! Какой ты, нахер, йог, если боишься просветления?»
Вся компания шла пить пиво. Я присоединился. Эффект, произведенный Виктором в пивной, был просто ошеломляющим. Мужики, увидев человека с гвоздем во лбу, сначала думали, что все это стеб. Леннон предложил им попробовать гвоздь на прочность. Игра народу понравилась. За каждое тестирование очередной человек наливал пива, так что в конце концов мы еле выползали из шалмана, волоча за собой начавшего синеть Арлекина. Три дня мы ходили по пивным, где Витя экспромтом снимал кепку, давая потрогать гвоздь за пиво. Иногда ставили водку, иногда ерша. Тем временем на лбу вокруг гвоздя появилось довольно-таки серьезное вздутие буро-лилового цвета, начала болеть голова. На четвертый день Арлекин решил не искушать судьбу и прекратить эксперимент. Но сам вытаскивать гвоздь постремался, поехал в травмпункт. Не знаю, что он объяснял врачам, но железо ему таки вынули. И сказали, что еще миллиметр — и гвоздь вошел бы в мозг, а там уже никакая трепанация не поможет.
Впрочем, открытие третьего глаза не сделало Витю более прозорливым. Через некоторое время после этого случая я встретил его на улице:
— Привет, Арлекин, давненько тебя не было видно.
— Так я в больнице был.
— А что так? Снова в дурдоме?
— Нет, в обычной. Вот, рубашку на себе погладил, получил сильные ожоги.
И Витя рассказал, как он спешил на свидание к девушке, а рубашка оказалась мятая. Главное, заметил он это поздно, уже надев ее. Ну и чтобы не терять времени на переодевание, подумал, что влегкую пробежит утюгом по паре складок прямо на теле. Рубашка к тому же оказалась нейлоновой.
Одним из моих сокурсников был Костя Захаров, которого я знал еще со времен своих первых димедрольных экспериментов. Он был не лишен художественных дарований и наделен аурой какой-то богемной инфернальности. Однажды Константин сообщил, что раздобыл в драмтеатре пару средневековых монашеских ряс, и предложил составить ему компанию на студенческом карнавале. Почему бы и нет? Я, со своей стороны, выдвинул идею не просто пойти в рясах, но изготовить пачку индульгенций, которые можно будет постараться продать гуляющей публике. Сказано — сделано. Мы нарисовали фрактурным шрифтом несколько десятков листов, в которых сообщалось об отпущении всех грехов их держателям. Поставили восковые печати. Подписали.
Рясы были длинные, почти до пола, и перехватывались на поясе толстой вервью. Через плечо мы перекинули по холщовой суме с индульгенциями. Приняли для смелости — и в народ: «Покупайте индульгенции, спасайте ваши души! Святая церковь отпускает вам все ваши грехи за минимальную плату!..» Ну и так далее. Интересно, что народ действительно активно реагировал и покупал. Сначала нерешительно, очевидно, не понимая, шутка это или всерьез. Потом, по мере разогревания всех и вся, с возрастающим энтузиазмом. За каждую индульгенцию нам давали от десяти копеек до полтинника. При тогдашних ценах порядка полутора рублей за бутылку крепленого вина мы продали душеспасительных отпущений, наверное, не менее чем на пол-ящика. Не сразу, конечно, но постепенно: набежит немного — выскакиваем прямо в рясах в магазин неподалеку. Продавщицы и посетители делали большие глаза и в шоке смотрели, как неизвестно откуда появившиеся тут монахи упаковывают «Солнцедар» в свои холщовые сумы. И так через каждые полчаса. Мы, конечно, пили не в одиночку, а обильно делились с друзьями, тоже карнавалившими, но в гораздо менее экзотическом формате: ну там, масочка венецианская, колпачок…
