– Конечно, это было глупо, Андрей Николаевич сразу мне это сказал, – вздыхает она.
Андрей Николаевич на своем месте энергично кивает – мол, да, говорил, а как же!
– Но было поздно, – виновато добавляет бабушка-девочка и прижимает руки к груди. – Клянусь, я не хотела брать кредит! Жить в долг – это совсем не по-нашему, мы с Андрюшей всегда считали каждую копейку и точно знали, что себе можем позволить, а что – нет. Я даже глаза оперировала в муниципальной клинике, к частникам не пошла, хотя там ждать не надо, нет очереди, только деньги плати – и сразу на стол! И в санаторий мы ездили только раз в год, зимой, когда скидка большая!
Она волнуется, тонкие пальцы комкают красиво выложенный поверх самовязанной жилетки бант атласной блузки. Андрей Николаевич со своего места негромко гудит:
– Спокойно, Верочка, спокойно!
– Да как же спокойно, Андрюша?! – срывается бабушка-девочка. – Сто семьдесят тысяч! Деньжищи-то какие, а? – Она снова поворачивается ко мне, и прозрачные глаза тонкой радужной пленкой затягивают слезы. – Я не хотела! Думала – посмотрю, послушаю… Нина Алексеевна из нашего дома, соседка, хотела масочку омолаживающую сделать, а почему нет, если это бесплатно, и мы вдвоем пошли. Чтобы только посмотреть… и еще масочку… И как-то так получилось, что нас уговорили, я почему-то даже не сомневалась, что все правильно делаю… Там девочки такие милые были, – Вера Леонидовна, близоруко моргая, смотрит на скамью подсудимых, где помещаются нынче те милые девочки. – Мы болтали, пили чай, смеялись…
– Вера, конкретнее, – гудит Андрей Николаевич.
– И я купила препаратов на сто семьдесят тысяч! – рубит бабушка-девочка. – В кредит! Пришла домой – Андрюша за голову схватился, а я не сразу поняла его реакцию, мне даже смешно было, что он так разволновался… Прости, родной!
– Да хватит уже – «прости, прости», – хмурясь, бурчит Андрей Николаевич. – Рассказывай дальше.
– А что дальше-то? Ну, пили мы эти препараты. И я, и Андрюша, я нам на двоих взяла… Лучше не стало, наоборот, у меня анализы хуже сделались, а у Андрея Николаевича сахар поднялся. И деньги, деньги! Кредит возвращать нужно, мы банку Андрюшину пенсию полностью отдаем, и теперь уже никакого санатория, куда там – на лекарства не хватает. На нормальные лекарства, которые врач прописал, – уточняет она и деликатно сморкается в извлеченный из рукава кружевной платочек.
Пауза затягивается.
Андрей Николаевич молча встает и, подойдя к жене, за руку уводит ее на место.
Они идут – бабушка-девочка малюсенькими шажочками, как слепая, беззвучно всхлипывая и сглатывая слезы, заливающие морщинистое личико.
– А детки-то у вас имеются? Есть кому помочь-то? – дернув проходящего мимо нее Андрея Николаевича за полу пиджака, громким шепотом спрашивает круглолицая Метельская.
Не дождавшись ответа, она вздрагивает тугими румяными щеками и не глядя накрывает свободной ладонью неподвижную костлявую лапку бабки в инвалидной коляске:
– Ох, горюшко…
Юрия Семеновича Вешкина приходится вызывать дважды.
– Здесь я, здесь! Пардон муа, опоздал! – Юрий Семенович рысит по проходу, загодя вскинув руку в приветствии, как будто намерен, добежав, молодецки стукнуться со мной в ладоши.
Вешкин похож на майского жука: невысокий, упитанный, в коричневой кожаной куртке, полы которой раскинулись жесткими блестящими крылышками.
– Машину я продал, а с общественным транспортом что-то не рассчитал, – гудит он, объясняя свое опоздание.
Вскинутая было ладонь опускается, заботливо приглаживая прическу. Это небольшой парикмахерский шедевр: мне сверху видно, что голову Вешкина венчает обширная плешь, старательно спрятанная под начесанными на нее с боков длинными прядями. Место стыка слепяще блестит: там явно положен толстый слой лака.
– Миль пардон! – еще раз извиняется Юрий Семенович, перемещая ладонь с замаскированной плеши на бурно вздымающуюся грудь.
Вешкин запыхался – видно, и вправду бежал. Щеки его краснеют, глаза блестят, губы кривятся в болезненной улыбке. Юрий Семенович отчаянно молодится, но лет ему очень и очень немало. Под семьдесят, я думаю. В таком возрасте спринтерские забеги уже не идут на пользу.
– Юрий Семенович, что вы можете рассказать…
– Все! – перебивает меня Вешкин и зачем-то щелкает каблуками. – Все расскажу как на духу, не убоявшись показаться идиотом!
Я прищуриваюсь. Кажется, дедушка кокетничает? Надо же, какой игривый старец.
– Мне скоро семьдесят, и я один как перст, – проникновенно говорит Юрий Семенович и иллюстрирует свои слова демонстрацией высоко воздетого указательного пальца. – Еще не дряхл, не слаб умом, полон сил и даже некоторых желаний, – тут он подмигивает мне и грамотно ориентируется на камеры. – Здесь, кстати, нет съемочной группы программы «Давай поженимся»?
В зале раздаются смех и одобрительные возгласы, притихшие было фотокамеры азартно щелкают, Вешкин позирует, поворачиваясь то так, то этак. Я страдальчески морщусь: так и знала, что без фарса не обойдется.
– Юрий Семенович…
– Так точно, итс ми! – Вешкин с готовностью разворачивается ко мне и снова щелкает каблуками. – Сорри, отвлекся! Итак, в чем суть: могучий старец… – тут он поигрывает воображаемыми бицепсами, – не желая сдаваться в утиль, героически сражается с неумолимым временем. Как это в песне поется? Бьется в кровь о железную старость! А почему нет? Силы у старца есть, кой-какие средства тоже – в свое время он выгодно вложился в акции одного предприятия и теперь, кроме пенсии, имеет небольшие дивиденты.
– Самореклама! – свистят с галерки.
– Тишина в зале суда! – требую я.
– Т‐с‐с‐с! – поддерживает меня Юрий Семенович, приставляя к губам тот свой палец, который одинокий перст. – Дело-то серьезное!
Неожиданно он будто стирает с лица усмешку и говорит совсем другим тоном, без веселого ерничества:
– Вы меня извините, я нервничаю. Не доводилось судиться, не знаю, как это… Если всерьез, без дуракаваляния, то я, конечно, и сам виноват. Ну, е‐мое, шестьдесят девять годков мужику, жизнь прожил, внуков нажил, а ума – с гулькин нос! Я, понимаете ли, жениться надумал.
В зале смеются, но Вешкин теперь серьезен и не поддерживает веселье.
– Была у меня жена, Лиза, но разбилась в машине насмерть. И Витя, сынок наш, с ней вместе… Давно это случилось, мне еще сорока не было, а только не мог я потом семью завести – ну никак! Машуню растил, это дочка, мы с ней вдвоем остались, думал, так и будем жить… А Машуня выросла, выучилась, замуж вышла, пацанят у нее уже двое… Они отдельно живут, а я один. Понимаете?
Я молчу – слушаю. Люди в зале тоже молчат – то ли понимают, то ли просто заинтересованно ждут продолжения.
– И вот решил я – была не была, женюсь еще раз! – признается Вешкин. – Чего теперь уже бояться? Небось вторую-то жену мне хоронить не придется, я раньше нее помру, а это не страшно.
