Колдовская Сила покинула Карраказ в момент его смерти. Она не думала, что вновь обретет ее. Она родила меня в палатке на Змеиной дороге, счастливая, что освобождается от последних уз, связывающих ее с Вазкором. Но ее радость не была продолжительной. Ее преследователи приближались. Ей не оставалось ничего другого, как отдать ребенка первому встречному, даже если она и хотела сохранить меня. Так я стал ее подарком Тафре, которая была моей матерью (я не мог называть ее по другому) и спасла ее от немилости, притеснения и, возможно, черной работы. Я был магом, который отводил несправедливости Эттука от Тафры в течение девятнадцати лет. Только ее боги знают, была ли в этом какая-то радость для нее, но я хочу надеяться, что была.
Когда я поднял голову, мои глаза горели, а разум смягчился. Я чувствовал себя опустошенным, словно стены крепости моей души рухнули. Ибо истины, которые я так бойко нарисовал себе, оказались намертво припертыми к стене.
— Благодарю, — сказал я, обращаясь к фигуре под вуалью, сидевшей передо мной тихо, как каменная. — Я приму решение, как мне отнестись ко всему этому, как-нибудь и другой раз, но допускаю, если ты ввела меня в заблуждение, то только потому, что сама заблуждалась. Между нами пустота, леди. Таков итог. — Тогда уйди отсюда без злобы. И без ненужной задержки. Уходи.
— Если вы так желаете. Но, леди, неужели вы никогда не интересовались, что стало со мной? Вы считали меня мертвым или что?
— С некоторых пор я чувствовала твое приближение к этому месту, ты искал меня. Я никогда не думала, что ты достигнешь такой Силы. В тебе есть все, что любая мать могла бы пожелать увидеть в своем сыне: принц среди людей. А что до колдуньи, что может быть лучше, чем сын — искуснейший колдун? Однако слишком поздно для родства.
Ее бесплотный голос меланхолично звучал в моем черепе. Я понял, что за все это время она ни слова не произнесла вслух.
Я громко сказал:
— Но я никогда не видел ваше лицо. Даже в тех психических видениях нашего прошлого, я никогда не видел его.
— Лели показала тебе мое лицо, — сказала она. Значит, она читала мои мысли, хотя я не пытался читать ее. Неважно. Я не чувствовал, чтобы от нее исходила угроза.
— Кошачью морду, маску старой кошки. Не вашу, конечно. Леди, — сказал я. У меня пересохло горло, и я с трудом прошамкал, как старик:
— Позвольте мне взглянуть на ваше лицо, и я с миром покину вас.
Она не отвечала. Я ждал. Она все еще не отвечала.
Это не было гневом бога или капризом избалованного ребенка, которому в чем-то отказали. Таково было мое воспитание в племени, которое не позволило мне продешевить в этой сделке.
Она была богиня Карраказ, но в этот момент я опередил ее. Я послал свою Силу, как шквал зимнего ветра, чтобы сдернуть покров с ее тела и лица.
Карраказ сидела неподвижно, как каменная, и неудивительна: она была каменная. Сидящая женщина была создана из бледного полированного мрамора, одетого в женское платье, закамуфлированного и закрепленного на троне из слоновой кости. Все это время я говорил со статуей. То, что обманывало людей с континента, одурачило и меня.
Трудно сказать, что я почувствовал. Я был сердит, но не потерял хладнокровия, потому что источник голоса Карраказ, звучавший у меня в голове (а он не мог быть ничьим другим, кроме как ее), находился где-то рядом. Я не стал предпринимать ничего другого, а набрал полные легкие воздуха и закричал:
— Где она? Пусть она выйдет. Я устал от этих шуток! На эту гору опустится смерть, и она превратится в ад, если хоть кто-нибудь еще вздумает пошутить со мной. Где колдунья?
— Она здесь, — сказала женщина за моей спиной. Голос из плоти и крови произнес:
— Я не хотела возлагать эту тяжесть на тебя, Зерван. Я хотела только понять, что ты есть, подвести тебя, если смогу, к восприятию меня не как мифа или объекта мести, но как живого создания. Я любила тебя с самого начала. Да и как я могла не любить? Ты — образ Вазкора, Вазкора, которого я любила, а еще ты похож на другого мужчину, которого я знала как Дарака… по какой-то странной прихоти природы ты так же похож на него, славно его семя задержалось во мне, чтобы помочь слепить тебя. Более того, в тебе я вижу себя: не в лекторрас-альбиносах из западных земель, но в зрелом волшебнике, мужчине моей расы, возрожденной мною. Не знаю, что будет дальше, но это сама судьба. Ты достаточно жил и вел себя как смертный, и это встревожит тебя и испугает. Я пыталась, я всеми силами пыталась, вспомни, хитрость за хитростью уберечь тебя от этого знания. Если бы ты послушался только один-единственный раз! Ты мог бы уйти отсюда без этой тяжелой ноши на плечах.
Мне не нужно было оборачиваться, чтобы узнать этот голос, но я обернулся и нашел ее совсем рядом, так близко, что можно было вновь обнять ее.
— Вначале, чтобы обмануть тебя, я воспользовалась именем моей матери. Младшие лекторрас знают меня только под этим именем, а у людей с континента я вычеркнула свой образ из памяти, чтобы они не грустили обо мне, когда я покину остров. Мазлек, Солор, Динал — они знают меня и знают, кто я, и служили бы тебе, как мне.
Я потянулся к ней, пристально глядя на нее, но пелена все больше застилала мне глаза.
Мне следовало подумать об этом раньше. О том, что самообновляющаяся плоть Потерянной Расы, на которой не оставалось ни пятен, ни шрамов, не имеет ни возраста, ни морщин. О том, что сорок лет или больше не испортят ее кожу и тело, и что она будет всегда выглядеть девятнадцатилетней, как она и выглядела. Я должен был бы прочитать в ее глазах сходство между нами, понять правду по тому, как она отстранялась от меня, по ее рыданиям. Моя Рессаверн не сестра мне. Эта женщина, которую я любил, с которой я переспал, была Карраказ. Моя мать.
Она в точности предвидела все, что случится. Я слишком долго находился среди людей, чтобы отречься от их морали. Даже любовь с единоутробной сестрой была бы меньшим грехом, чем это. Нравы, среди которых я вырос, оставили в моем сознании свой отпечаток. Змея укусила себя за хвост.
Мое мужское естество ссохлось. Тогда мне показалось, что никогда снова я не смогу лечь с женщиной без того, чтобы призрак случившегося не напоминал мне о моем позоре. И никогда снова я не смогу идти, как равный, среди мужчин, потому что на моем лбу будет гореть клеймо позора. Возможно, с самого начала я был отмечен этим, потому что мне вдруг вспомнилось, как Чула упрекала меня тем, что я лежал на Тафре, и, возможно, грязный рот Чулы в тот момент пророчествовал.
Значит, мне на роду было написано переспать с этой колдуньей. Это было жестоко. Она не хотела этого, нет, но предвидела, что так случится. В незнании я забрел в ловушку.
Я покинул ее и ее гору. Я ни слова не сказал ей, просто не мог заставить себя. Я позорно бежал с того места, потеряв все свои способности.
Я не пошел по океану к берегу, а поплыл и, чуть не утонув, выполз на берег, отплевываясь соленой водой и пытаясь вместе с ней выплюнуть мое отвращение к себе.
